Рауль Сурита - Стихи

I. «Горизонт в трауре!» — кричали перевернутые вершины, пробивая
небеса

II. «Мы не вершины, а мы трясины!» — отвечали андские
кордильеры со своих самых холодных снегов. Заморожены
вершины неба, заморожены перевернутые горы

III. «Заморожены тела умерших на заре», — кричат обледеневшие
вершины неба, врезаясь в Анды

«Заморожены снега, заморожено небо на заре», — отвечают горы,
умирая в засасывающих трясинах

I. Так посмотрите же на вершины Анд!

II. С их ветром и снегом, они как никто величавы, разрывая
небо о свои заснеженные вершины

Касаясь белых горизонтов и равнин, так что сном кажутся эти
Анды, раскинувшиеся над Сантьяго, высоченные и больные, купая
в смерти необъятные латиноамериканские небеса

III. Поэтому так сладка смерть на снегу

IV. Ибо, к сожалению, ледник — и есть вся эта жизнь
между холодными горизонтами гор

V. Поэтому они и вздымаются, такие латиноамериканские, перед
небом и дремлют, величественные от снегов

И они вздымаются выше холода и тишины, упирая взор в неоглядную
белизну Анд, по другую сторону снегов, в которых купаются
мертвые, гораздо дальше того места, где видим себя сами
падающими точно так, как ледник на равнины

VI. Когда восстают снега и хребты — это всего лишь сон кордильер

VII. В котором жизнь отбеливается в смерти, когда уцелеет
лишь сон потерянных горизонтов и нетающих ледников

VIII. Когда, бредя словно смерть по сугробам, все андские
кордильеры вытянут в небе величественно все потерянные
ледники

И только тогда я спрятал свое лицо,
и себя закрыл целиком: теперь я был снегом.

Как будто во сне, когда все погибло,
Сурита шепнул мне, что буря уляжется вскоре,
ибо он видел на дне этой ночи звезду. И внезапно
скрюченному в беспомощной лодке
мне примерещилось, будто бы свет
снова глаза мои наполняет.
Этого было достаточно. И появилось виденье:

То не были судьбы чилийцев,
рыдающих, удаляясь.
Это взморья начали превращаться
в пробоины их глазниц.
Это не были взморья, что перед ними открылись,—
это небо у них в глазах рассветало,
как будто не в них, а во всей исстрадавшейся Чили
закричали разверстые раны,
омытые морем…

I. Обливаясь слезами, он сбросил одежду в воду

II. Если бы вы его видели голым — скорченного,
дрожащего, сжавшегося в комок,
гнойные струпья свои прикрывающего руками

III. Он показался бы вам только духом, бесплотным духом
когда сам себя он пытался обнять,
мертвенно-бледный,
пока постепенно цвет неба, как будто бы дым,
не ушел из его умирающих глаз…
Это не взморья сейчас открылись,
но все раны, излившиеся на взморья,
исходящие белой болью.
Это было как будто бы благословенье,
в умирающих чьих-то зрачках

IV. Потому что и то, чего не было никогда,
рассветало над взморьями этими

V. Это было как будто рассвет наших собственных ран,
открывшихся на побережье

VI. Это было сиянье всех взморий, которые так недавно
нас поздравляли с промытым зрением глаз и души

Многие могут назвать такую страну Утопией,
потому что ее обитатели живут тем, что делятся всем —
мыслями, рыбой, хлебом.
Они обитают в хижинах на берегу,
и чаще, чем с так называемыми живыми,
общаются со святыми и духами,
которые служат у них сторожами,
чтобы утишить все ураганы.
Все здесь молчат, но в те дни, когда
буря грохочет, молчанье на лицах
громче, чем гул разъяренного моря,
и вслух молиться не надо,
ибо вселенная вся — их собор

I. Пустынные взморья Чили вздымались, как будто виденья,
которые нам промывают зрачки

И. Чили была нашим ребенком, кричащим «Прощай!» с этих взморий,
а мы — горизонтом, который его провожает, пронзая до слез глаза

III. И то, что вдали, уже не было взморьем, а лишь одиноким виденьем,
где мертвые нам бросали «Прощай!»,
пригвождая нас взглядами,
нас, возрожденных, тепленьких, как ягнят,
под этим растроганным небом,
где родина наша, рыдая,
опять целовала своих возвратившихся к ней сыновей.
И это не взморья открылись перед ними, но их собственные раны,
разросшиеся до того, что стали взморьем.
И Чили вдруг сбросила одежды,
и в сиянии и великолепии
перед всеми предстали оплаканные пасынки судьбы