Евгений Долматовский - Товарищ мой

Светало. Светало. С рассветом
Пошли боевые рассказы.

— Ну, как рассказать вам об этом?
Все было согласно приказу:
Я девять чужих самолетов
Огнем истребительным встретил,
Как в Северной школе пилотов
Учили меня в тридцать третьем.

— Однако, — сказали танкисты, —
Пилоты не очень речисты.
Сейчас для рассказа мы слово
Дадим лейтенанту Смирнову.

Светало. Светало. Светало.
На клумбах дышали растенья.

— Вдруг гусеница отказала,
Когда мы пошли в наступленье.
Тогда с молотком и наганом
Я вылез наружу из башни.
Стоять под огнем ураганным,
Наверное, все-таки страшно!

Сменил я разбитые звенья,
Как в танковой школе учили.
Мы снова пошли в наступленье
И нашу пехоту прикрыли.

Пилоты сказали: — Танкисты,
Вы тоже не очень речисты.
Наверное, только поэту
Прославить историю эту.

— Танкисты и летчики! Все мы
Умеем рассказывать плохо,
Но кровью и сталью эпоха
Бессмертные пишет поэмы.

...Светало. Светало. Светало.
В туман уходили дороги,
И синяя лампа горела
На случай воздушной тревоги.

Среди суровых будничных тревог
Москву я вижу и бульвар в сиренях.
О чем ты замечталась? Ветерок
Читает книгу на твоих коленях.

Камчатку я узнал и Сахалин,
Летал в тайгу, в туманном небе канув,
Я видел сверху синеву долин
И сумрачные кратеры вулканов.

Здесь все тобой, здесь все Москвой живет,
Здесь все полно мечтою о желанном —
Подводной лодки осторожный ход
И самолет над Тихим океаном.

Так, значит, грустью надо пренебречь
И стать, как пограничник, терпеливой.
Ведь расставанье создано для встреч,
И за отливом будет час прилива.

В гору бегом, через речку вброд
Повел лейтенант свой стрелковый взвод.
Сердце стучало: скорей, скорей!
Шли под навесным огнем батарей.
Взмокла одежда, песок у глаз, —
Шли в наступление в первый раз.
Возле морщинистых старых скал
С пулей в груди лейтенант упал.
Тогда отделенный крикнул:
«За мной!» —
И взвод поднялся живой стеной.
Ползли, бежали, карабкались, шли.
Рядом взлетали столбы земли.
Тут отделенный на землю лег,
Поднялся на локте, но встать не смог.
С каждой минутою он слабел,
Стал, словно бинт, безжизненно бел,
И увидал, как, принявши взвод,
Красноармеец вышел вперед;
Самый тихоня из всех тихонь
Крикнул: «За мной!»
Приказал: «Огонь!»
Под его командой была взята
Та неприступная высота.

Его терзали долго и жестоко.
Свеча качалась, освещая мглу.
Голубоглазый сын Владивостока
Лежал на окровавленном полу.
Молчал. Молчал. Молчал!
Какая сила!
Так мужество сумел он сохранить,
Как будто мать его не научила
Стонать и плакать, петь и говорить.
Бамбуковой иглой его пытали...
Качалась долго тень над палачом.
Но губ опухших не разжал Виталий
И не сказал японцам ни о чем.
На смуглом теле саблей офицерской
Ему палач звезду нарисовал,
Потом рукой живое вырвал сердце, —
И осветился каменный подвал.
Товарищи!
Я песню петь не в силах.
Товарищи!
Я не могу забыть
Его прозрачных глаз, больших и милых,
И сердце, не успевшее остыть.
Пока спокойны берега Амура,
Но неизбежна битва впереди:
Пылающее сердце Бонивура
Трепещет у земли моей в груди.

Лебеди над Комсомольском...
Их дождались едва.
Крыльев холодным плеском
Наполнена синева.

Снова поры начальной
Напоминает миг
Этот скупой, печальный
Лебедя первый крик.
Чистый, прозрачный, краткий —
Помнишь, звучал он здесь?

...Внизу четыре палатки —
Вот он и город весь.
За братьев своих принимали
Лебеди полотно.
А мы котлованы копали...
Как это было давно!

Как мы здесь тосковали
В трудные дни начал!
Радость поймешь едва ли,
Если тоски не знал!

Белым крылатым войском,
Угол вклинив в закат.
Лебеди над Комсомольском
Крыльями шелестят.

Ветер Приморья, туман Камчатки
Нас наполняют тревогой фронтов.
Летчик наденет шлем и перчатки,
Сядет в кабину, скажет: «Готов!»
Когда на рассвете спешим на работу,
На безмятежной дороге трав
Стоит истребитель, готовый к взлету,
Крылья короткие распластав.