Уистан Оден - Стихи и эссе

II

Ты глуп был, как и мы: все пережил твой дар;
Богатых прихожанок, физический распад,
Себя; Ирландия, сошедшая с ума, тебя низвергла в стихотворство.
Теперь в Ирландии погода и безумие ее все те же,
С поэзией в порядке все: она пребудет
В долинах своих слов, куда чиновники
не вздумают совать свой нос; она течет на юг
От пастбищ одиночества, где заняты все горем,
В сырые города, которым верим, умирая; она переживет
возникновения источник — рот.

III

Прими, Земля, достойно гостя,
Уильям Йейтс сложил здесь кости:
Упокой ирландца тут,
Выпитый стихов сосуд.

Время, что так нетерпимо
К душам смелым и невинным,
Чье недолго уваженье
К красоте телосложенья,

Чтит язык лишь, всем прощая,
кем он жив и насыщаем;
Даже трусам и убогим
Честь свою кладет под ноги.

В своем странном снисхожденье
Киплингу простит воззренья
И Клоделю, под предлогом,
тем, что пишет дивным слогом.

Ужасы во тьме витают,
Псы по всей Европе лают,
Прячась в ненависть, народ,
затаившись, что-то ждет;

Тупость расцвела на роже
В каждом встречном и прохожем.
Скованным лежит во льдах
Море жалости в глазах.

Так держать, поэт, пусть прочат
Путь твой к самой бездне ночи.
Убеди непринужденно
Жизни радоваться денно;

Вырасти на поле строф
Виноградник бранных слов.
О несчастье пой в экстазе
Горя, бедствия и грязи;

Пусть из сердца — из пустыни
Жизнь фонтаном бьет отныне.
Научи из стен темницы —
Как свободному молиться.

Над вереском ветер уносит росу,
Под туникой вши и простуда в носу.

Дождь мерно стучит в барабаны войны,
Не знаю зачем, но я — воин Стены.

Здесь серые камни туманы застелят,
Подружка в Тангрии; один я в постели.

Аулус повадился к ней на крыльцо,
В нем все ненавистно: манеры, лицо.

Пизо — христианин: рыбешка — их бог,
Запрет целоваться бы ввел, если б мог.

Продул я кольцо, что дала она, где-то,
Хочу я девчонку мою и монету.

Когда одноглазым уйду в ветераны,
Глядеть буду в небо, зализывать раны.

Своего рода совершенства достичь всю жизнь мечтал.
Он изобрел поэзию доступную народу,
Как пять своих же пальцев знал он глупости природу.
Считал он армию и флот важней всего на свете.
На смех его, от хохота дрожал Сенатский зал,
Под плач — в людском водовороте улиц гибли дети.

Миллионов десять в этом городе мира
Душ, живущих в особняках и дырах.
Нам же пристанища нет, дорогая, пристанища нет.

Была у нас тоже когда-то страна.
Взгляни-ка на карту, она там видна.
Но нельзя нам туда, дорогая, вернуться назад.

Старый тис рос на сельском церковном дворе.
Он весной обновлялся листвой на коре.
Но не паспорт, моя дорогая, просроченный паспорт.

Консул бил по столу и сказал под конец:
"Если паспорта нет, вы, формально, — мертвец".
Но мы живы, моя дорогая, мы все еще живы.

В Комитете я вежливый встретил народ,
Усадив, попросили придти через год.
Но куда нам сегодня идти, дорогая, куда нам идти?

А на митинге некто пророчил беду:
"Если впустим их, тотчас наш хлеб украдут."
Он имел нас с тобою в виду, дорогая, меня и тебя.

Над Европою гром продолжает реветь —
Это Гитлер о том, что должны умереть
Мы с тобой, дорогая, должны умереть, мы с тобой.

Видел пуделя в кофте с блестящей застежкой,
Видел двери, распахнутые перед кошкой.
Но они не евреи, моя дорогая, евреи Германии.

Спустился к заливу, сковавшему воду.
В ней рыбы резвились, играя в свободу.
Лишь в нескольких футах, моя дорогая, лишь в футах от нас.

В тенистых лесах птицы ищут приют.
Политиков нет — вот они и поют.
Они, ведь, не люди, моя дорогая, не люди они.
Во сне видел дом я, в котором по тыще
Окон, этажей и дверей. Но не сыщещь
В них наших окон, дорогая, и наших дверей.