Александр Перфильев - Стихи

Распустились первые подснежники,
Набухают почки тополей.
Только мы, бродяги-зарубежники,
Не прильнем к груди родных полей.

И напрасно Солнца песней пьяною
Подарит нас май чужой страны —
Мы навек с Царевной-Несмеяною
Кровью многих лет обручены…

С тою самой грустною Царевною
В кумаче, с распущенной косой,
Что проходит русскою деревнею,
И скорбит над каждой полосой.

Видно, надо выполнить заклятие
Нам, не снесшим тяжести Креста:
У людей, отвергнувших Распятие
Побираться Именем Христа.

Стучаться в чужое окошко, зябко ежась слякотным днем,
И ждать, что позволят немножко посидеть перед их огнем…
Разогнуть покорную спину, снять котомку, руки согреть…
Боже, дай усталому сыну все принять, не клясть, и стерпеть …
Все мы, Господи, Твои дети, все согреты одним огнем…
Отчего же мы в окна эти стучимся слякотным днем?

Живет звериное от древних наших предков;
его не смоет в венах кровь веков;
и в каждом есть проклятая отметка —
звериный крик, что глушит тихий зов…
Так жизнь смеется беспощадно едко
над призрачной культурой муравьев…
Пускай горит науки свет вечерний,
пускай дана нам мысли глубина —
таится в каждом Он, Дикарь Пещерный,
— и самка каждому принадлежать должна…
Живет звериное в культурности химерной —
и чашу эту каждый пьет до дна…

Я не хочу влезать насильно в терем к тебе, хотя б желанной и родной. Как больно то, что мы так мало верим тому, что нам дарует свет дневной, и ложно судим по закрытым дверям о равнодушии любимых за стеной.
Кто дал нам право мять чужие души и открывать без спроса тайники, и для того ль даны глаза и уши, чтоб слушать и смотреть излом чужой тоски, бестрепетно и беззаботно руша все то, что мы сочтем за пустяки?
Дает ли нам любовь такое право подстерегать в ночи чужую страсть и, переполнясь злобною отравой, любимую безжалостно проклясть и называть ее рабой лукавой за то, что не с тобой пришлось ей пасть?
Я был и глух и слеп к своим потерям, я знал лишь то, что мне твердила кровь. Увы, мы, как всегда, совсем не верим, что может все простить одна любовь … Я не хочу влезать насильно в терем, пока его ты не откроешь вновь …

Все для них: и Солнце и улыбки
И веселый, яркий шум Весны.
Может быть, они сотрут ошибки,
Те, что нами в жизни свершены.
Боже! Дай взойти им в поле рожью,
Васильками, тысячью цветов,
Не узнав, какому бездорожью
Расточались силы их отцов.
Пусть звучат торжественно и звонко
Детский говор, смех и топот ног.
Потому что в эти дни ребенка
Улыбнулся в небе хмурый Бог.

Богомольная и пьяная,
От экстаза покаяния,
До отчаянья неверия
Ты метешься издавна…
Необъятная, смутьянная,
На кресте богоискания,
С темнотою суеверия —
Это ты — моя страна…
Это ты, порывно дикая,
Русь — монахиня гулящая,
С самогонкой богомолица,
Изошедшая в скорбях.
Не за эту ль скорбь великую
Пречестная Мать Скорбящая
Снизошла к твоим околицам
С Сыном Божьим на руках?

Я всегда, всегда душою с теми,
Кто мне дорог и кого люблю.
Потому что мысль сильней, чем время,
И пространство ей целует стремя —
Ей простор, как в море кораблю.

Только в нашей оболочке бренной
Много силы, гнущей до земли,
И не каждый слышит мыслью пленной
Души тех, томящихся в дали,
И не каждый видит груз священный,
Постоянный, вечный, неизменный,
Что везут с собою корабли.

Говорим презрительно: «мещанское счастье,
Жена, дети, кухня, пеленки …
Но отчего в осеннее ненастье
Детские голоса так звонки?

Говорим испуганно: «Петля навеки!
Копеечные расчеты, вечное корпенье…»
Но отчего в каждом человеке
Смутное к семье тяготенье?

И у каждого бывают такие мгновенья,
Что отдал бы все на свете,
Только бы было это вечное корпенье,
Жена, пеленки, дети…