Александр Туринцев - Обрывистой тропой

Как по площади пройдешь ты серединою,
Легкою стальной пружиною —
Перебойный цок подков,
Клочья пены с мундштуков,
Кони-лебеди — поджары,
А штандарты славой стары,
Дерзкие хлестнут фанфары,
Тонконогие запрядут,
Проплывая ряд за рядом, —
Раскрасавица, царица конница,
Красоте твоей кто не поклонится!

Уже бранными пошла полями,
Дорогами пыльными…
Похрустывая трензелями,
Стежками шьет сильными.
Не гостьей паркетною — коршуном
Мелькнула в селеньи заброшенном.
Всё круче стремит, всё напористей
Беззубой навстречу, без горести!
Пред тугокрылой птицей-конницей
С опаской кто не посторонится,
Кто встанет на дороге?!
Одна лишь…
Многих, многих,
Последний перервав галоп
Косою, — на земь… Скомкает…
Не перекрестит мертвый лоб
Рука девичья, тонкая…
От края до края — рокотом…
Брови сдвинуты, как в церковь идут.
Обвалом находит — грохотом…
Сжались плотно, в ивовый жгут.
Рыси прибавь!
Или не видишь, Господи, —
От гранат земля оспою
Взрыта, ряба…

Вот первые — уже поют,
Зачмокали…
Взметнулась соколом
И по жнивью
Вдруг — лавою
За смертью и за славою!..

Как гневный демон —
На огненную стену,
Всесокрушающими потоками
И — наотмашь, с наскока
Рушь!
Смертоносная несется конница,
Вражья голова — покойница!

Зачем всю жизнь стремилась ты, спеша,
Всё испытать, познать, тревожная душа,
Страдать, скорбя, и о своих и о чужих грехах.
Ты силилась сиять на светлых торжествах,
Печалиться на погребальной тризне…
Но поздно-поздно поняла:
Нет двух путей — добра и зла,
Есть путь один, ведущий к жизни.

Дебаркадер. Экспресс. Вагон и — Вы.
Не опуская головы,
В упор глаз в глаз,
На Вас смотрю, на Вас.
Вы за щитом — мы не одни.
Сейчас не должен дрогнуть рот.
Ну, а потом… Потом один все дни,
Один в норе, как крот.
Все просто так: была игра.
Потом — всю жизнь на стол.
Не приняла. Я не ушел.
Теперь — конец, и впереди — дыра.
И Вам спокойных уж не знать дорог, —
Зарвавшийся не я один игрок.
И вот: недвижный, тусклый взгляд лови,
Кольцом из трубки задави.
Ведь все равно, когда вот так глядят,
Не возвращаются назад.
Вы не придете, знаю, никогда.
И мне огромные глаза
Тащить через года.
Свисток. Ну, воля, напрягись!
Сейчас не должен дрогнуть рот.
Спокойнее. В глаза — не вниз,
Быть может, я и не банкрот?
Ведь стоит и впереди — безбрежность,
Ведь порвалась одна лишь нить.
И кто сказал, что я могу любить,
И кто сказал, что у меня есть нежность!

Люблю бродить я по бильярдной
И слушать цоканье шаров,
Глядеть на мир пустой и смрадный
И всё же — лучший из миров!

Я устал усталостью последней
От убогой жизни мелочно-тоскливой,
И от молодо-кипучих бредней,
И от ласковости женской лживой.

Всё тот же мир… Но как мне рассказать,
Что всё иным и бездуховным стало.
Не верится, что слово «благодать»
Полней всех слов других звучало!
Не верится… На горестной земле,
Прогоркшею слезами, кровью, потом,
Свет обрести немеркнущий во мгле
И возлететь к божественным высотам.

Нет, ветхий человек во мне не умер.
Я сыном Света не был и не стал.
Но в тихий час моих предсмертных сумерк
Беззвучный голос Твой я услыхал.

Мне руки нежные твои
Напомнили о светлом рае.
Я так хотел бы, умирая,
В ладони немощные взять
Твои состраждущие руки;
И в предстоящей нам разлуке
Их на прощание пожать!

За спором шумным, бестолковым,
Когда играет ум, и острым словом
Бьет каждый всех, лишь слушая себя…
Забыл, прости, благодарить тебя —
Поверь, как я теперь о том жалею!
За дружбы знак и щедрости, твоей
Изысканности жест, за Романею!
И сей Бургундии блестящий дар
Я пил рассеяно, как пьют Pinard.
Мне горечь от пустых запальчивых речей
Vosne Romanee и отравила вкус, ей-ей.