Ольга Мочалова: Голоса Серебряного века. Поэт о поэтах

«У вас могут быть любые ошибки суждения, но у вас нет ошибок вкуса, с чем вас и поздравляю, радость моя».

«Говорят, что художественное произведение не исчерпывается одной идеей. Одной — не исчерпывается, а двумя или несколькими — исчерпывается».

Перед отъездом в Италию (1926 год) [51] В. Ив. читал оперетку «Любовь — мираж» [52] . Глубины чувства, благородство человеческих образов были преподнесены без уступки в легкой сценической форме.

Некоторое время за В. Ив. ходил маленький забавный поклонник, 10-летний поэт Миша. Неизвестно, откуда он взялся, но был очень важен. В. Ив. на собраниях поэтов говорил ему с нежностью и досадой: «Ну, читай опять свою „Рябину“».

Как-то В. Ив. 4 часа говорил с Ярхо [53] о сонете.

«Когда я долго не виделся с Юр[ием] Ник[андровичем] Верховским [54] и, наконец, садился писать ему письмо, то, чтобы сразу ввести его в круг своей жизни, описывал с утра до ночи последний день».

В гимназические годы к В. Ив. приводили на укрощение буйных и вспыльчивых кавказцев, тоже гимназистов, которые метались с ножом в зубах. Он усмирял их словом.

Как начинающая поэтесса я пришла к прославленному поэту зимой 1917 года. Помню, что Константин Дмитриевич был суров, что на меня произвела внушительное впечатление обстановка его кабинета, полутемного, удаленного от уличных звуков, полного книг [56] . Я прочла стихи, к ним он отнесся неплохо. В дальнейшем у нас завязались дружеские отношения, и мы виделись много раз до отъезда Бальмонта за границу [57] . Я видела Елену Константиновну Бальмонт (Цветковскую) [58] , тихую спутницу семьи, Анну Ивановну [59] , дочь Мирру [60] . Семья Бальмонта жила стесненно, голодала и холодала. Однажды К. Д. открыл мне дверь в накинутом на плечи зеленом клетчатом пледе и сказал: «Вот только сегодня я первый раз встречаю Вас, не подавленный жизненными лишениями».

То, что помнится из встреч и разговоров.

Как-то Константин Дмитриевич нашел в арбатском переулке жука, бережно принес его домой и восхищался священным его значением.

Серым осенним днем мы шли по переулку, и на дереве одного из дворов закричала ворона. К. Д. был взволнован, обрадован, даже покраснел, будто его позвал внезапно кто-то дорогой.

«Не выношу Чехова. Не могу примириться с натурализмом Золя».

«Ахматова — комнатна, Марина Цветаева — некрупна, Блок — истеричен. Значителен Брюсов» [61] .

«Люблю Балтрушайтиса» [62] .

«Вам, вероятно, не так близок Шекспир, трудно сразу оценить его грандиозное значение. Недавно я перечитал „Ромео и Джульетту“, они так нравятся мне оба».

«Не знаю, не знаю, что делать на этой проклятой планетке».

(Лукаво и смущенно): «Сколько угрызений совести я утопил в стихах!»

«Видел во сне с полной яркостью и ясностью город, ходил по улицам, говорил со встречными… Впоследствии оказалось, что это доподлинный Каир» [63] .

«В детстве смотрел в цирке акробатов, удивлялся их ловкости. Пришел домой, начал прыгать со шкафа, чуть было не сломал шею».

«Эти ваши стихи никуда не ведут» — «А куда они должны вести?» — «О, мало ли… Тут областей много».