…О, погон измятые полоски
На худых девчоночьих плечах!
И лицо — родное, восковое,
Под чалмой намокшего бинта!..
Прошипел снаряд над головою,
Черный столб взметнулся у куста…
Девочка в шинели уходила
От войны, от жизни, от меня.
Снова рыть в безмолвии могилу,
Комьями замерзшими звеня…
Подожди меня немного, Маша!
Мне ведь тоже уцелеть навряд…
Поклялась тогда я дружбой нашей:
Если только возвращусь назад,
Если это совершится чудо,
То до смерти, до последних дней.
Стану я всегда, везде и всюду
Болью строк напоминать о ней —
Девочке, что тихо умирала
На руках беспомощных моих.
И запахнет фронтом — снегом талым,
Кровью и пожарами мой стих.
Только мы — однополчане павших,
Их, безмолвных, воскресить вольны.
Я не дам тебе исчезнуть, Маша,—
Песней
возвратишься ты с войны!
Мы первый мирный женский день встречали —
Без смерти, без пожаров, без пальбы…
Ох мне б теперь тогдашние печали —
Стеснялась я окопной худобы!
Завидовала девицам дебелым —
В те дни худышкине были модны.
Три байковые кофточки надела,
Под юбку — стеганые ватные штаны.
Заправила их в катанки со смехом.
Была собою донельзя горда,
Уверена что пользуюсь успехом
Из-за своих «параметров» тогда.
Беспечно в рваных валенках порхала
Привычно, как волчонок, голодна…
Где эта дурочка — «царица бала»?
С кем кружится, нелепая, она?..
«Да, многое в сердцах у нас умрет…»
Да, многое в сердцах у нас умрет.
Но многое останется нетленным:
Я не забуду сорок пятый год —
Голодный, радостный, послевоенный.
В тот год, от всей души удивлены
Тому, что уцелели почему-то,
Мы возвращались к жизни от войны.
Благословляя каждую минуту.
Как дорог был нам каждый трудный день,
Как «на гражданке» все нам было мило!
Пусть жили мы в плену очередей,
Пусть замерзали в комнатах чернила.
И нынче, если давит плечи быт,
Я и на быт взираю, как на чудо:
Год сорок пятый мной не позабыт,
Я возвращенья к жизни не забуду!
Русский вечер.
Дымчатые дали.
Ржавые осколки на траве.
Веет древней гордою печалью
От развалин скорбных деревень.
Кажется, летает над деревней
Пепел чингисханской старины…
Но моей девчонке семидневной
Снятся удивительные сны.
Снится, что пожары затухают,
Оживает обожженный лес.
Улыбнулось,
сморщилось,
вздыхает
Маленькое чудо из чудес.
Я у памяти в плену,
Память в юность тянет!..
По дороге на войну
Завели нас в баню.
Мы разделись догола,
И с гражданским платьем
Жизнь гражданская ушла…
Дымно было в хате,
Там кипели чугуны,
Едким щелоком полны:
Щелок вместо мыла —
Так в те годы было.
Пар валил от черных стен,
Не моргнувши глазом,
Всех девчат
Старик туркмен
Кистью с хлоркой мазал!
Приговаривал, смеясь:
— Нэ смотрите строго.
«Автоматчики» у вас
Завэстись нэ смогут.
Зря ты, дэвушка, сэрдит!
Нэту, дочка, мыла…—
Вот каким в солдатский быт
Посвященье было!
Да, прелюдия войны
Прозаична малость…
Опустели чугуны,
Смыли мы усталость
И, веселые, потом
Вылетев в предбанник,
С визгом бросились гуртом
К обмундированью.
Вмиг на мокрые тела
Форму, а не платье!
— Ну, подруженька, дела!
Ты не девка из села,
А лихой солдатик!
До чего ж к лицу тебе
Гимнастерочка х/б!
Мы надели щегольски,
Набекрень, пилотки!
Ничего, что велики
Чуть не вдвое башмаки
В километр обмотки.
Все, подружка, впереди:
И медали на груди,
И другая доля —
Лечь во чистом поле…
— Стройсь! На выход!—
Взвился крик.
Вышли мы из бани.
Вслед смотрел туркмен-старик
Грустными глазами.
Может, видел дочь свою…
Он сказал:
— Ее в бою
Ранило, однако.
Но нэ очень тяжело…—
И добавил:
— Повэзло…—
А потом заплакал…
А я вспоминаю снова:
В горячей густой пыли
Измученные коровы
По улице Маркса шли.
Откуда такое чудо —
Коровы в столице?
Бред!
Бессильно жрецы ОРУДа
Жезлы простирали вслед.
Буренка в тоске косила
На стадо машин глаза.
Деваха с кнутом спросила:
— Далече отсель вокзал?—
Застыл на момент угрюмо
Рогатый, брюхатый строй.
Я ляпнула, не подумав:
— Вам лучше бы на метро!—
И, взглядом окинув хмуро
Меня с головы до ног,
— Чего ты болтаешь, дура?—
Усталый старик изрек.
…Шли беженцы сквозь столицу,
Гоня истомленный скот.
Тревожно в худые лица
Смотрел сорок первый год.
Читать дальше