Нелли Закс: Звездное затмение

Волосы мои, волосы,
какой раскаленный солнечный мяч
покоится
в вашей ночи?

На ваших кончиках умирает Вселенная,
Б-г уложил ее тихо,
погашая
в теле, орошаемом слезами.

Но также
и в детском томлении,
в порывистой жажде
огненных мячиков —
началом, произрастающим вечно.

Веет ночь
хоругвями смерти.

Черные шляпы
Божьи громоотводы,
море тревожат,

качают его,
раскачивают его,

бросают его на побережье,
туда, где луч
изрезал землю черными ранами.

Вкус планеты
на языке.
Это спето
дыханьем в легких того света.

На семисвечнике
Плеяды молятся.

Это черное дыхание
Содома
и грехи
Ниневии
бременем
у открытой раны
нашей двери.

Это Священное Писание
спасающееся бегством
карабкающееся на небе
всеми своими буквами
оперенное блаженство
прячущееся в медовые соты.

Это черный Лаокоон
броском на наше глазное веко
продырявив тысячелетия
вывихнутое дерево боли
произрастающее в нашем зрачке.

Это Его море-мантия
оттянутая
в гулкую капсулу тайн.

Это наш отлив
созвездие скорби
из нашего хрупкого песка —

Стрелец
мое созвездие
облюбовал себе
тайную мишень в крови: беспокойство…
шаг летучий бесприютный —

Ветер — это не дом
знай себе зализывает зверем
раны на теле —

Вытянешь ли время
золотыми нитями солнца?
Запеленаешь ли
коконом шелкопряда
ночь?

О темнота
расстели свою весть
взмахом ресниц:
отдых беглеца.

Так далеко в пространстве
лечь и уснуть.
Бегство на чужбину
с тяжелым багажом любви.

Зоной сна-мотылька,
словно зонтиком от солнца,
осенена истина.

Ночь, ночь,
тело, ночная рубашка,
простирает свою пустоту,
пока вырастает простор
из праха без песни.

Море
пророческими языками пены
катится
над погребальным покровом,
пока солнце вновь не посеет
лучевую боль секунды.

Этот мир —
ядро,
в которое врезано

Его имя!

Сон зубами-звездами крепко держит его
в жесткой плоти яблока-земли.
Ими прощупывает он воскресение.

Этот мир
и все его тропы
расцветают синевой
вневременного.

Все следы бегут вовне. —

Вулканический песок дрожит,
бараньими рогами
разрытый в пробуждении.
Спешил пророческий час
мертвых из шелухи вылущивать.
Пухом одуванчиков,
только окрыленные молитвами,
вернулись они домой.

Земля, планета дряхлая, к моей ноге ты присосалась,
которой хочется лететь,
о одиночество в руке короля Лира!

Выплакиваешь внутрь очами моря
Останки скорби
В глубь души.

На локонах серебряных твоих
венком дымянки миллионы лет
в бреду паленым пахнут.

Твое потомство
тень смертную твою уже отбрасывает,
а ты все вертишься и вертишься,
своей орбиты звездной не теряя,
ты, побирушка с Млечного пути,
и ветер твой перед тобою
собакою-поводырем.

Готовы все страны
встать с карты мира,
сбросить свою звездную кожу,
синюю вязанку своих морей
взвалить на спину,
горы с огненными корнями
шапками надеть на дымящиеся волосы.

Готовы последнее бремя тоски
нести в чемодане, куколку мотылька,
на крыльях которого однажды
кончат они свое путешествие.

Созвучие прилива с отливом
гонителя с гонимым.
Сколько рук
хватают и заточают.
Кровь-нить.

Пальцы тычут в крепости.
Части тела втягиваются
в предсмертные изображения.

Стратегия,
Запах страдания, —

Тела на пути в прах
и томление пеной
над водами.

Тут и там фонарик милосердия
для рыб ставить надо бы,
где крючки проглатываются,
где удушие практикуется.