Константин Ваншенкин - Примета

Густого леса полоса
Внезапно оказалась ближе.
Тогда охотник свистнул пса,
И взял ружье, и встал на лыжи.

Как он взвился на юру
Свечкой близкою!..
Что там выше кенгуру
Австралийское.

Три прыжка, и весь в снегу.
Сыплет блестками,
Оглянувшись на бегу
За березками:

Дескать, чешем каждый раз
Здорово.
Ведь собаки-то у вас —
С борова!

Дескать, что же так глядим
Косо-то?
Редко все еще едим
Досыта!

Полночь. Тишина.
Мир кругом велик.
На стекле окна
Сильный лунный блик.

В темноте двора
Видится давно
Белого ведра
Цинковое дно.

Светом зажжены
Лунной полосы
Грабли у стены,
Лезвие косы.

И горят из мглы
Посреди двора
Полотно пилы,
Лопасть топора.

Оказала милость
Путникам ты —
Приостановилась:
Ведра пусты.

А другая — с полным,
Щедрым ведром…
Мы вас позже вспомним
Тоже добром

Дни мелькают, а очнешься вдруг —
Не укусишь локоть.
Я смотрю на отдаленный луг,
Где пасется лошадь.

Пусть слова мои в себя вберут
Весь сарказм и едкость.
Здесь она как слон или верблюд —
Вот какая редкость.

Нынче воз, что лошадью влеком,
Даже видеть дико.
Ну, и если кто-нибудь верхом —
Это вовсе диво.

…Табуны несчетные бегут.
Молодая ржет кобыла…
Неужели этот гуд
Человечество забыло?

Я смотрю на лошадиный хвост,
Этот бедный веер,
Что не входит ни в единый ГОСТ.
А я ГОСТам верил.

Реторта! — племенная
Кобыла из кобыл.
Мчит, ветры приминая,
А он стоит как был —

В оглобельках, понурый,
С репейником в хвосте.
Подергивая шкурой,
Здесь, на восьмой версте.

А эта — с племзавода.
Горячая — вперед!
И с первого захода
Препятствие берет.

Живя своим уставом,—
Как молния в грозу,
Мелькнет в его усталом.
Слезящемся глазу.

После дождичка в четверг —
Тьма опят и сыроежек.
Но смотрю не вниз, а вверх,
Где сверканье высей свежих.

Где такая синева
Над намокшими стволами,
Что стремлюсь туда сперва
С благодарными словами.

Было спокойно за низким окном,
Зелено очень.
Но почему-то он был на ином
Сосредоточен.

Лишь мимоходом журналы листал.
Двигались блики.
Гладил рукой шестигранный кристалл
Выбранной книги.

Мягкая лампа за правым плечом
У изголовья.
Но он не думал уже ни о чем,
Кроме здоровья.

Вот как заклинило нынче его
Резко и туго.
И не осталось уже ничего,
Кроме недуга.

Зря память этого боится…
Пусть перекрашен твой фасад,
Я узнаю тебя, больница.
Я здесь лежал семь лет назад.

Жизнь, может быть, не так сурова,
И, тоже помня о былом,
Придет пора очнуться снова
Цветущим кленом иль щеглом.

Взглянув на бывшее жилище,
Сказать без всяческих досад:
Я узнаю тебя, кладбище.
Я здесь лежал сто лет назад.

Просторы без конца
Завещаны от чистой
Души — самой отчизной
И радуют сердца.

В разрывах синевы
Суровыми отцами
Подарены… А сами
Что сделаете вы?

Юность у вас
Оставляла по-разному след.
Но не угас
Тот, почти одинаковый, свет.

Ах, как порой
Друг на друга походят лицом
Сын пожилой
Со своим моложавым отцом.

«Кавалерист-девица» —
Так Пушкин написал
О Дуровой…
Дымится
В снегу ночной вокзал.

В глазах луна двоится.
Осколков слышен свист.
Артиллерист-девица,
Пилот или связист.

…«Кавалерист-девица» —
В былое настежь дверь…
Но карьерист-девица
Заметнее теперь.

Пора ходить с нее с одной —
Такая карта.
На сердце словно шов сварной,
След от инфаркта.