Константин Ваншенкин - Примета

Над пеной речки Сетуни,
Вдоль вьющегося рва.
Весна в какой-то степени
Вошла в свои права.

Бурлит вода задиристо.
Вверху прошел экспресс.
Я был здесь раз четыреста
И вот опять полез.

Не над провалом пропасти,
Где липнет прядь к виску,
Но все же не без робости
Ступаю по мостку.

Снежок слоистый корчится,
Вода свой путь торит.
В природном доме творчества
Земля себя творит.

И, ни на что не годная.
Внизу, по краю рва,
Ржавеет прошлогодняя
Пожухлая трава.

Ужасный зной стоял в Уфе,
Когда гостил я у Назара.
Он был разлит в любой строфе
Поэм, садов или базара.

А я хотел перевести
Стихи башкирского собрата.
(Не удосужился, прости.
Жара, должно быть, виновата.)

Он на работу убегал
Чуть свет,— я спал довольно долго.
Листвою шелестел квартал.
Меня будило чувство долга.

Я умывался во дворе,
Всегда был рукомойник полон.
Вскипала смолка на коре.
Земля казалась ровным полом.

Случалось разное со мной,
Но удивительное дело,
Что полотенце за спиной
Как будто в воздухе висело.

Отказываясь понимать
И даже вздрагивая малость,
Я видел, как старуха мать
По трем ступенькам поднималась.

Она по-русски ни словца
За это время не сказала,
Но улыбалась без конца,
Что, впрочем, тоже ведь немало.

А на столе бараний суп
Дымился, жирный, с пылу-жару.
На это как на Страшный суд
Пожаловался я Назару.

Но он мне объяснил, что гость —
Ишак хозяина,— таится
Лишь в этом суть, лишь это гвоздь
Восточного гостеприимства.

Дрожало солнце в синеве,
Еще не то сулили сводки.
Мы на трофейном «BMV»
Катались, мы купались с лодки.

А ослепительная мгла
Жары валилась с небосвода.
И наша молодость была
Сильней любого перевода.

Песчаная осыпь.
А там, на тропиночке,
Курносая особь
В цветастой косыночке.

И вот она — мимо!
Рабочая косточка?
Иль, прытью томима,
Туристская козочка?

Труда или быта,
Быть может, учетчица?..
Промчались — забыта.
А помнить все хочется.

Видишь, как гордо,
Золотом светлым своим дорожа.
Кленов когорта
Высится, не доходя гаража?

Небо невинно.
Холодно. Дождик покапал едва.
Снега не видно,
И до него еще месяца два.

И ни листочка
Нет под ногой. Но, однако, теперь
Ставится точка
В перечне всех очевидных потерь

Он по сути недавно спустился
Из неведомых грозных глубин.
Руку жал он мою и светился,
Как, наверное, мог он один.

Нет, не только детали, приматы,
Пожелания или прогноз,—
Ощущенье Земли как планеты
Он впервые оттуда принес.

Выступая с писательской сцены,
Он о жизни своей рассказал.
О, как чутко настроил антенны
На него этот замерший зал.

А потом он по нашему Дому
Шел спокоен и светлоголов.
Так пророки идут по сухому
Средь морских белопенных валов.

И ко мне подходили собратья
До конца того долгого дня,
Чтоб Гагарина рукопожатье
Им почувствовать через меня.

Пурга поет по-волчьи,
Вселяя в сердце жуть,—
Как где-нибудь в Поволжье,
В Заволжье где-нибудь.

Как где-нибудь на Каме,
В неведомом углу,—
Со смачными шлепками
Снаружи по стеклу.

Хочу писать, но вспышка
Пурги мешает вдруг.
Берусь читать, но книжка
Вновь падает из рук.

Мечтаю, чтобы дрема
Пришла, и дальше — с ней.
Однако стены дома
Трясутся все сильней.

…Я валенки обую.
Я знаю, что к чему.
В рань ярко-голубую
Дверь с силой отожму.

Подобный случай — третий
Лишь в нынешнем году.
Засыпанных соседей
Откапывать пойду.

Пока опять валокордин
Себе охотник капал в ложку,
Зайчишка бедненький один
Сменил проверенную лежку.

Не торопясь, рассвет возник
Над ярославскими снегами.
Старухин рыжий воротник
Еще был хитрый и с ногами.