Саша Черный - Собрание сочинений. Т. 1

Чудо в радостном волненье
Мне сказало: «Как я кстати
Отклонила предложенье!
Пьющий муж — страшней чумы».

Вот и все. Мой друг опился,
Трафаретно слег в больницу
И пред смертью все молился:
«Чудо, чудо!» Я молчал.

Всегда готовое голодное витийство
Нашло себе вопрос очередной:
Со всех столбов вопит «Самоубийство»,—
Масштаб мистический, научный и смешной.

Кто чаще травится — мужчины или дамы,
И что причиной — мысли иль любовь?
Десятки праздных с видом Далай-Ламы
Макают перья в тепленькую кровь.

И лихачи, искрясь дождем улыбок
И не жалея ловких рук и ног,
В предсмертных письмах ищут лишь ошибок:
Там смерть чрез ять, — а там — комичен слог.

Последний миг подчас и глуп, и жалок,
А годы скорби скрыты и темны,—
И вот с апломбом опытных гадалок
Ведут расценку трупов болтуны.

В моря печатных праздных разговоров
Вливаются потоки устных слов:
В салонах чай не вкусен без укоров
По адресу простреленных голов…

Одних причислят просто к сумасшедшим,
Иных — к незрелым, а иных — к «смешным»…
Поменьше бы внимания к ушедшим,
Побольше бы чутья к еще живым!

Бессмысленно стреляться из-за двойки,—
Но сами двойки — ваша ерунда,
И ваш рецепт тупой головомойки
Не менее бессмыслен, господа!

И если кто из гибнущих, как волки,
Выходит из больницы иль тюрьмы,—
Не все ль равно вам, выпьет он карболки
Или замерзнет в поле средь зимы?

Когда утопленника тащат из канала,
Бегут подростки, дамы, старички,
И кто-нибудь, болтая что попало,
Заглядывает мертвому в зрачки.

Считайте ж ведра уксусного зелья!
Пишите! Глотка лжива и черства:
«Сто тридцать отравилось от безделья,
А двести сорок два — из озорства».

«Искусство измельчало!»
Ты жаждешь облаков?
Приподыми забрало,
Читатель Кругляков:
Вербицкая и сало
И юмор пошляков.

Тебе нужны молитвы?
Пред сном, иль просто так?
Быть может, гимн для битвы?
Ах ты, тишайший рак!
Возьми-ка лучше бритву,
Побрейся — и в кабак.

Что дал ты Аполлону?
Идею, яркий быт?
Опору, оборону?
Вознес его на щит?
Вон сохнут по хитону
Следы твоих копыт…

Кто моден — рев хвалений,
Не моден — и дебош.
Вчера был Гамсун — гений,
Сегодня Гамсун — грош.
Для всех, брат, воскресений
Где гениев найдешь?

«Искусство измельчало!»
А знаешь. Кругляков,
Как много славных пало
В тисках твоих оков?
Заглохло и завяло
Иль не дало ростков…

В любой семье ты сила.
И это ты виной,
Что и детей могила
Пленяет тишиной…
А ведь средь них, мой милый,
Был гением иной.

Брось рупор стадной глотки,
Румяное робя!
Заказывай колодки
Лишь шьющим на тебя,—
Бог муз без глупой плетки
И сам найдет себя.

На каждую новую книжку по этике
Приходятся тысячи новых орудий.
Что Марсу при свете такой арифметики
Узоры людских словоблудий?
Долой сентименты!

Но Марс тоже терпит порой затруднения:
Пуль много, а хлеб с каждым днем все дороже.
Нельзя ж на войне, умирая в сражении,
Глодать барабанные кожи.
Долой сентименты!

Заботы господ интендантских чиновников?
Но эти ведь заняты больше собою.
Нет хлеба, нет мяса, — ищите виновников,
Сползаясь к котлам после боя…
Долой сентименты!

Пусть сгинут тупые подрядчики-гадины!
О Марс! Покосись лишь железною бровью:
В полях твоих груды отборной говядины
Дымятся горячею кровью…
Долой сентименты!

Фата, букет и веер
И черный птичий фрак.
Гряди, заводчик Мейер,
С девицей Зигеллак!
Орган и пенье хора,
Алтарь в огне горит,
За парой средь собора
Фаланга пар стоит.
Весь в черном, пастырь слово
Промолвил со слезой —
И таинство готово:
Герр Мейер — ты с женой!
«Да!» вздохом прокатилось
С ее дрожащих уст.
К вину она склонилась,
Почти лишившись чувств.
Они с подушек встали,
Он руку подал ей.
Толпою ожидали
Их гости у дверей.
Платки намокли сильно,
Их спрятали давно.
Святой пастор умильно
Косился на вино.
Марш Вагнера. И вскоре
Все тронулись к купе.
Поэт кудрявый в горе
Скрывался там в толпе.
Он «ею» вдохновлялся,
Он «ей» стихи писал —
Ах, с верой он расстался
И проклял идеал!..
Душистая записка
Гласила: «Мы друзья,
Но кончим переписку —
Эфиром жить нельзя».
О белый шлейф, о веер!
О черный птичий фрак!
За-вод-чи-ца фон-Мей-ер
Из рода Зигеллак…