Николай Тихонов - Полдень в пути

Вот и верю я палубе шаткой,
И гусарским упругим коням,
И случайной походной палатке,
И любви, расточительно краткой,
Той, которую выдумал сам.

Хотел я ветер ранить колуном,
Но промахнулся и разбил полено,
Оно лежало, теплое, у ног,
Как спящий, наигравшийся ребенок.
Молчали стены, трубы не дымили,
У ног лежало дерево и стыло.

И я увидел, как оно росло,
Зеленое, кудрявое, что мальчик.
И слаще молока дожди поили
Его бесчисленные губы. Пальцы
Играли с ветром, с птицами. Земля
Пушистее ковра под ним лежала.

Не я его убил, не я пришел
Над ним ругаться, ослепить и бросить
Кусками белыми в холодный ящик,
Сегодня я огнем его омою,
Чтоб руки греть над трупом и смеяться
С высокой девушкой, что — больно думать —
Зеленой тоже свежестью полна.

В душном пепле падал на страну
Лунного осколок изумруда,
Шел и ширился подземный гул,
И никто до света не уснул.

Он пришел — я не спросил откуда?
Я уж знал — и руку протянул.

На ладонь своей рукой лохматой
Точкою на вязь ладонных строк
Положил сухой, продолговатый,
Невысокий черный уголек.

— Здесь, — сказал он, — все — земля и
небо,

Дети, пашни, птицы и стада,
Край мой — уголь, мертвая вода,
И молчанье, где я только не был,
На, возьми, запомни навсегда!

Подо мной с ума сходили кони.
Знал я холод, красный след погони,
Голос пули, шелесты петли…

Но сейчас, сейчас я только понял,
Что вот этот холмик на ладони
Тяжелей всех тяжестей земли.

Где ты, конь мой, сабля золотая,
Косы полонянки молодой?
Дым орды за Волгою растаял,
За волной седой.

Несыть-брагу — удалую силу —
Всю ковшами вычерпал до дна.
Не твоя ль рука остановила
Бешеных любимцев табуна?

На, веди мою слепую душу,
Песнями и сказками морочь!
Я любил над степью звезды слушать,
Опоясывать огнями ночь.

Не для деревенских частоколов,
Тихопламенных монастырей,
Стал, как ты, я по-иному молод,
Крови жарче и копья острей.

Проклянет меня орда и взвоет,
Пусть, ведь ты, как небо, весела,
Бог тебе когда-нибудь откроет,
Почему такою ты была.

Когда уйду — совсем согнется мать,
Но говорить и слушать так же будет,
Хотя и трудно старой понимать,
Что обо мне рассказывают люди.

Из рук уронит скользкую иглу,
И на щеках заволокнятся пятна,
Ведь тот, что не придет уже обратно,
Играл у ног когда-то на полу.

Мою душу кузнец закалил не вчера,
Студил ее долго на льду.
Дай руку, — сказала мне ночью гора, —
С тобой куда хочешь пойду!

И солнечных дней золотые шесты
Остались в распутьях моих,
И кланялись в ноги, просили мосты,
Молили пройти через них.

И рощи кричали: «Любимый, мы ждем,
Верны твоему топору!»
Овраги и рощи горячим дождем
Мне тайную грели нору.

И был я беспутен, и был я хмелен,
Еще кровожадней, чем рысь,
И каменным солнцем до ног опален —
Но песнями губы зажглись.

Полюбила меня не любовью,
Как березу огонь — горячо,
Веселее зари над становьем
Молодое блестело плечо.

Но не песней, не бранью, не ладом
Не ужились мы долго вдвоем,—
Убежала с угрюмым номадом,
Остробоким свистя каиком.

Ночью, в юрте, за ужином грубым
Мне якут за охотничий нож
Рассказал, как ты пьешь с медногубым
И какие подарки берешь.

«Что же, видно, мои были хуже?»
«Видно, хуже», — ответил якут
И рукою, лиловой от стужи.
Протянул мне кусок табаку.

Я ударил винтовкою оземь.
Взял табак и сказал: «Не виню.
Видно, брат, и сожженной березе
Надо быть благодарной огню».

Длинный путь. Он много крови выпил.
О, как мы любили горячо —
В виселиц качающемся скрипе
И у стен с отбитым кирпичом.

Этого мы не расскажем детям,
Вырастут и сами все поймут,
Спросят нас, но губы не ответят
И глаза улыбки не найдут.