В. Гартевельд - Песни каторги.

Чем дальше удаляешься к востоку, тем мотивы тюремных песен становятся более оригинальными, и в нерчинском и акатуевском округах есть уже песни, которые отдают якутскими и бурятскими мотивами, а к северу от Тобольска в мотивах этих уже звучит песня вотяков, заимствованная чуть ли не вполне.

Например, две песни: «Вслед за буйными ветрами» и «Ой, ты, тундра», слышанные мною от тобольских каторжан, я слышал потом в остяцкой юрте у остяка под фамилией «Телячья Нога».

Соприкосновение с инородцами отражается и на русских арестантских песнях, так что иной раз даже трудно установить тональность той или другой песни. Например, в песне: «На пути села родного» (тобольская каторга) запевало начинает песню с тональности ля бемоль мажор , хор подхватывает, и, к изумлению, вся песня кончается в си бемоль мажор . Запевало опять, каким-то чутьем, начинает второй куплет в ля бемоль мажор … Фокус, которого не проделает ни один оперный певец без посторонней помощи.

Гармонизация в русских арестантских песнях почти сплошь построена на церковный лад. Характерным признаком та-кой песни является пустая квинта, которой песня обычно кончается. Есть песни и юмористические, причем юмор хорошо передан и музыкой.

Очень интересный элемент я нашел в Нерчинске — это польский элемент. В 63-м году в Нерчинск было сослано около трех тысяч поляков, а между ними и вожди движения, как Видорт, Высоцкий, Бенчик и другие. Их, конечно, давно нет, но потомки их до сих пор около Нерчинска сохраняют обычаи, нравы, язык и религию предков. Песни их сохранились и поются нынешним поколением каторжников. Из этих песен записанная мною: «Кибель мой» является одною из выдающихся в моей коллекции.

Особенным родом людей в Сибири надо считать бродяг. От Челябинска до Владивостока вся Сибирь кишит ими. Типичный сибирский бродяга в большинстве случаев — каторжник и непременно уголовный, при этом обыкновенно из бессрочных, так как малосрочному каторжнику нет расчета бежать; а политический каторжник, если сбежит, то уж совсем сбежит и в Сибири, конечно, не останется.

Обыкновенно весной, когда выводят каторжников на вольные работы по исправлению дороги в тайге или в каменоломни, каторжник бежит. Летом, пока тепло, он скитается по Сибири. Днем он в тайге, ночью подходит к селениям за питанием; а осенью, когда наступают холода, он возвращается в каторгу, заявляет, что он беглый, получает определенное наказание и водворяется на каторге до будущей весны, а там опять бежит. Это есть, так сказать, формулярный список сибирских бродяг.

Бродяга — человек отчаянный, способный из-за нескольких копеек зарезать кого угодно; и несколько песен мне пришлось записывать в тайге не то карандашом, не то револьвером. Сибиряки, или, как их презрительно называют бродяги, «чалдоны», стараются быть с бродягами в хороших отношениях, так как бродяги иначе способны спалить селение, перерезать скот, убить, ограбить и т. д. Поэтому ночью выставляют в селениях на окнах изб молоко и хлеб для бродяг, а картофель и репу сеют в Сибири около большой дороги опять для того, чтобы бродяги могли пользоваться этим. Вообще, сибиряки относятся гуманно как к каторжникам, так и к бродягам и никогда не называют их ни каторжниками, ни бродягами, а всегда «несчастненькими».

Бродяги являются главными хранителями настоящих старинных песен, как, например, песни Ваньки Каина, Стеньки Разина, Кармелюка и др., т. е. песен, имеющих в этнографическом отношении наибольшую ценность.

Они почти всегда сопровождают свои песни игрою на свирелях, или — по-сибирски — «пищурках».

Во всех песнях бродяг проглядывает огромная чисто народная поэзия, а местами высокий лирический подъем. Этот элемент поэзии можно объяснить только постоянным соприкосновением бродяг с природой.

Есть еще одна странная черта у каторжан и бродяг, которую до меня заметили и другие: самые отъявленные головорезы и убийцы из них питают какую-то страсть к нежным песенкам и сентиментальным стихам, — это какая-то странная психологическая черта, трудно объяснимая.

Очень интересны песни сибирских инородцев; но они чрезвычайно трудны для записи, так как изобилуют четвертными тонами, а кроме того, происходит какое-то glissando в голосах, которое очень трудно записывать. Построены они часто на финских гаммах, но попадается масса песен, по-строенных на гаммах японских и китайских; последние — особенно у бурят («Молитва ламаитов», «Заклинание шаманов», а также «Песнь айноса»).