Ольга Харламова - Под музыку русского слова

Я живу на горе,
над широкой рекой.
У меня на дворе
клен стоит золотой.
Клен горит как в огне,
отчего не весной
столько золота мне,
столько света одной?
Рано утром с горы
я спускаюсь к реке,
золотые дары —
листья клена — в руке.
Ноги сами несут,
моя ноша легка.
Как по небу, плывут по
воде облака.
Поклонюсь до земли —
листья клена прими!

Что любовь для меня?
Это — Дух,
наш с тобой неусыпный пастух.
Это — выплеск волны на реке,
след загара на детской руке.
Что любовь для меня?
Это — горсть
подаянья, нечаянный гость.
Лишь перо от жар-птицы в руке,
след, размытый волной на песке,
дня неверный рассвет.
Это — страх,
страх за все, что рассыпется в прах.

О землю грянуться —
и перелетной птицей
мне шею вытянуть, и выпростать крыла,
и с лебединой стаей устремиться
в края, где не в сезон —
сезон тепла.
Я на земле стою двумя ногами
и, запрокинув голову, смотрю
на стаю лебедей под облаками,
плывущую на юг по октябрю…

Не во сне, а наяву
вон из городского плена,
босиком ступить в траву,
окропить росой колена!
Наяву, а не во сне
огородная былинка
рвется в рост на радость мне,
и по мне простолюдинкой,
непокрытой и босой,
и при всем честном народе
хлопотать весь день-деньской
то в саду, то в огороде,
а под вечер истопить
с милым баню.
Ближе к ночи
пару банному остыть
и не застить светлы очи.
Чтоб любила, чтоб любил,
что есть силы, что есть мочи,
что б ни значило светил
внеземное многоточье!

Если и есть, то у каждого своя собственная.
Безудержной страсти нельзя научиться.
Он женщину встретил:
со взглядом волчицы,
с неслышною поступью твари лесной,
с подпалиной рыжей в прическе копной.
Глаза, чуть раскосые, свойство имели
присущее зверю, —
они зеленели
от страсти, и в полную фазу луны
зелеными искрами были полны.
Он пил этот яд и не чаял напиться,
все глубже в глаза погружаясь волчицы.
А что же сама «волчица»?
Хорошо с тобой мне быть
женщиной бульварной,
по тебе с ума сходить
от любви угарной.
Обнял — голая земля
для меня перина,
и как есть вся жизнь моя —
разлюли-малина!
Поцелуй твой прян и пьян,
жарок, сладок, долог.
Чист предутренний туман,
густ, и чем не полог?
Третий лишний нам — фонарь
в прелести бульварной.
Пламя — я, и Божья тварь
по природе тварной.

Там, в твоем далеке,
знал бы ты, как мне люб!
Влага только тебе моих глаз, моих губ,
зачерпнуть и испить — вот всего и трудов,
вот тебе и мотив моих строф.

Мой медовый, аметистовый!
Голос за душу берет,
а в душе моей неистовой,
как в цветке, томится мед.
Собирает дань душистую
ненасытная пчела.
Отдала, мой аметистовый,
меду дань я отдала.
Накопила соты сладости,
мой медовый, для тебя,
горечь сот, вкусив по младости
всласть, мой сахарный, любя.
Все цветет в душе неистовой,
так цветет, как маков цвет,
мой медовый, аметистовый,
ты, кому закона нет!

Пусть сердце твое нежное узнает:
живуча и коварна, как змея,
любовь.
Так пусть течет и обжигает
совсем тебе чужая, кровь моя!