Никита Гиляров-Платонов - Продолжающиеся известия об успехах русского слова в Славянских землях…

Москва, 2-го августа.

Продолжающиеся известия об успехах русского слова в Славянских землях обращают нас снова к славянскому вопросу. Чем более позволительно радоваться этим успехам, тем более обязанности возлагается на нас – обратиться с строгим испытанием к самим себе. Чем более русских успехов в Славянских землях, тем более славянских успехов должно быть в Русской земле. Мы уже сказали в 85 №, что самая решимость Славян сблизиться с нами с языке, благодетельная сама по себе и похвальная со стороны Славян, для нас отчасти постыдна, отчасти унизительна. Она постыдна для нас, потому что мы с своей стороны ничего не сделали, чтобы язык наш, который вполне, и притом один из всех прочих родственных, имеет право на звание всеславянского, был признан за таковой и прочими Славянами. Она для нас почти унизительна, потому что Славяне решаются усвоить наш язык вовсе даже не в силу его исторических прав, а вследствие побуждений внешних и отрицательных, потому что мы – числительная сила и независимая держава. Таково положение дела в настоящее время. Что же будет дальше? Сколько несомненно животворное действие, которое должно оказаться на славянских народностях от их общения в слове, столько же вероятно то, что собственно на нас действие это должно отравиться пока довольно бесславно.

В самом деле, представим себе, что лучшая часть Славянства, наиболее образованная, что все передовые и даже рядовые славянские бойцы усвоят наш язык. Но прежде чем себе это представим, позволим себе представить, как это может быть достигнуто. Грамматик, которые бы непосредственно сличали русский язык с прочими славянскими, и притом с каждым из них порознь, – у нас нет. У нас нет собственной даже грамматики независимой от всех потребностей сличения, – нет такой, которая отнеслась бы к своему содержанию самостоятельно или, что то же, вполне верно, которая бы не смотрела на русский язык через немецкое окно с переплетами, из-за которых различные формы языка кажутся тожественными, а тожественные – различными. Самая последняя и самая добросовестная из грамматик ушла не далее сознания, что прежние изложения законов нашего языка следовали системе сначала Готшеда, потом Аделунга, и что в настоящее время стало-быть следует перенести на русский язык в возможной подражательности систему Гримма. Точно также нет у нас и словарей, не только таких, которые сличили бы непосредственно славянские наречия с русским, но и таких, которые сличили бы состав русского языка самого с собою. Имеем замечательный труд Востокова; имеем превосходный труд Даля (об академическом словаре почтительно умалчиваем): первый обращается с исконно-древнею славянскою речью, давно всюду вымершею; другой живописует в современном состоянии живую великорусскую речь. Но где нить, связывающая то и другое? Кто объяснил преемство, которым язык от своего умершего прошлого пришел к живому настоящему? Мы спрашиваем не о преемстве чисто-звуковом и не о внешней связи в разновременных формах языка: об изменениях, которым подвергались звуковые формы славянорусской речи, о совершенном падении некоторых и замене других новыми были предложены исследования и выводы, даже более далекие и широкие, чем допускает сам наш язык (а затем что так велит немецкий образец), – мы спрашиваем о логической стороне языка, и притом не о той, которая выразилась исключительно в грамматических формах, а o той, которою образован наш словарь, о преемстве понятий, которые исторически разложились по отдельным речениям в составе нашего языка, и которые нас, чрез христианство, чрез историю литературы, историю быта и государства, связывают зараз и с общеславянскою древностью, и с древностью классическою, и с новейшими народами. Только ясно выразуменное это преемство (при грамматике сколько-нибудь исправной) способно ввести каждого в действительное обладание русским языком. Но к объяснению этого преемства у нас, можно сказать, не сделано почти ничего: ибо не могут хе здесь идти в счет исследования, которые воображают, что в истории нашего языка, минуя обширнейшую церковную литературу и пробавляясь одними легендами и мифологическими принадлежностями бита, можно столь же легко обернуться, как это легко в языке немецком, у которого нет почти ничего за собою кроме готфской библии да песен и легенд с мифологией. Что же касается до трудов покойных Хомякова и К. С. Аксакова, то в этом отношении, как и во всех других, они оказались почином ни от кого не поддержанным.