Михаил Луконин - Стихотворения и поэмы

Наутро газеты
от слез раскисли,
«Царицынский вестник» плачет в платок:
«Возмущение
царицынской
общественной
мысли.
Вот к чему приводит электрический ток».
«Убиты солдатики — осиротели ружья.
Пусть местных умников
власти уймут,
дорого обходятся их выдумки досужие».
Брызжет слюною
электрический бунт.
«Простые обыватели — нас большее количество, —
мы требуем защиты от всех озорников».
«Требует Царицын:
уберите электричество.
Будем жить, как жили
во веки веков».

«Не будут!
Не будут так жить на свете! —
солдат начинал разгон.—
Не будут!
А мы за это в ответе —
и ты,
и я,
и он!
И он».
Солдат показал на нару,
там Федор к стене прирос,
на плечи,
вздрагивающие от жара,
лег
вчерашний допрос.
В решетку влетают охапки пыли,
душит жарой тюрьма.
«А люди-то,
люди…
Камнями били,
звери!» —
вздохнул Кузьма.
Солдат забегал.
«Не звери…
Это
тьма,
понимаешь, друг.
До электрического ли света
сейчас им!
Взгляни вокруг:
темь вековая,
нужда в народе,
им нужен другой свет…
А ты с электричеством…
О свободе,
о жизни
дай им ответ!
Хотел чигирями спасти Быково,
ну, выстроил,
а кому?
Отцу и надо тебя такого,
ты жар загребал ему.
Бабаев тебе рассказал…
Иную
имел ты мечту,
а он
раскинул плантацию поливную,
торгует твоим умом».
Кузьма прервал его:
«Слушай, Яша,
я сам же порвал с отцом, уехал…»
— «Не бегать — задача наша,
а драться,
к лицу лицом!
Вон Федор рассказывал,
снова голод,
спасет их чигирь? Ну да!»
Рука солдата сечет, как молот,
он ходит туда-сюда.
Кипит он, ходит, не зная покоя.
«Должен орел упасть!
Потом электричество
и всё такое…
Сначала
земля и власть!..»
Кузьма обернулся движеньем нервным
на тягостный звон дверной.
Смотритель выкрикнул:
«Яков Ерман!»
Солдат прошептал:
«За мной».
Бабаев вдруг произнес чуть слышно:
«Солдатик-то с головой!
Давно он?»
— «Вот лето второе вышло,
вбросили,
чуть живой…
В казармах мутил…»
— «Большевик, я вижу.
Как ты, собирал кружки».
— «А ты?
Кузьма, подойди поближе…»
Глазами сошлись дружки.
«Варламова знаешь?»
— «А ты? Откуда? —
сказал он.—
У нас ведь связь!
Царицын — Быково!»
— «Вот это чудо!
Федя, родня нашлась!..»
— «Тише, — Бабаев уже не видит, —
молчи, отдышусь пока…».
— «Не будет! —
подумал Кузьма. —
Не выйдет
так жить,
как жили века!»

Восходит
затуманенное солнце,
дымки из труб на Волгу отмело.
Журча глубинной силою колодцев,
родное просыпается село.
Быковы хутора на крутояре.
В Заволжье снегу — избам до плечей.
Запели двери.
Утренник в разгаре.
Дрожат на стеклах блики от печей.

Я, как любой,
увидев направленье,
план партии — мечтания ее,
в них нахожу
свой путь,
свое волненье,
сердечное веление свое.
Я вижу…
…Пристань дернулась, осела,
мостки прогнулись, шлепнули — волну.
А он уже на кручу вышел смело,
пошел,
пошел, сминая тишину.
Крича, в песок отряхивая брызги,
я вылетел из Волги.
Все — за мной.
Я, сын вдовы, Натальи-коммуиистки,
наслышался о нем еще зимой.
Растет толпа, и надо торопиться.
В шипах колеса!
Сила хоть куда!
Ехидный дед подкинул палку в спицы,
от удивленья — набок борода.
Так трактор шел, выхлопывая тонко.
До вечера гудели голоса:
«Цепляй косилку!»
— «Все садись!»
— «Силенка!..»
Не отставали мы от колеса.
И стало всё вокруг каким-то новым.
Лампешку долго жгли у нас в избе.
Когда поднялся месяц над Быковым,
я трактористом снился сам себе.

Под утро
мамин выкрик полусонный:
«Наш трактор!..»
Побежала,
я вослед…
Рассыпались, искали — пеший, конный.
Перекликались люди.
Плыл рассвет…
А трактор уходил, теряя силы,
шел ранней степью.
Волга впереди.
Они вожжами руль ему скрутили,
пустили.
«Ну, партеец, уходи!»
— «Иди и не мути!» —
кричали хрипло,
разбили фару, чтобы не глядел…
И ночь к стальным шипам его прилипла.
Так шел он, одинокий, и гудел.
Мял молочай, кусты.
Овраг — преграда.
Лез, выбирался.
Снова брал разбег.
Доверчиво он думал: значит, надо,
раз уж его направил человек!
Так уходил,
хмелел в горячей дрожи,
давил суслячьи норы за бугром…
Проснувшееся
слышало Заволжье
торжественный
его предсмертный
гром.
Мы след его над кручей отыскали.
Рыдала мать.
Запомню навсегда.