Михаил Луконин - Стихотворения и поэмы

Зори опять холодеют,
морщатся лужицы,
красными вихрями закружились закаты.
Дубы желтеют.
Листья падают, кружатся.
Облака развешаны, как плакаты.
Обгоревшие печи застыли.
Тепла им не надо.
Село притихло.
Не возвращается стадо.
Но утро приходит!
Мы дальше идем вдоль заборов.
На каланче у самой зари развевается знамя.
Осень, осень!
Смотри — над Днепром задумался город,
Это Киев! Это Киев пред нами!
Вот над Киевом знамя!
Солнце остывает, как блюдце.
Но люди выходят.
Прекрасны и праздничны лица,
Дома отепляют,
солому везут
и смеются:
скоро
и лужи,
и небо,
и окна —
всё застеклится!
А мы уходим!
Поля вокруг пожелтели,
то солнце пригреет,
то обдаст мокроватая стужа,
Но нам ничего. Мы получили шинели
и, складки расправив, подпоясались туже,
А в перелесках
по листьям
вода дождевая струится,
Орудия бьют.
По отсыревшей дороге
бредут под конвоем посиневшие фрицы,
и русская осень плюет им под ноги.

Провожали меня, встречали
с поля боя, на поле боя.
Не давалось нам так вначале,
чтобы мы оставались двое.
Не случалось таким приказом
на поверхность бумаг являться,
чтобы мы уезжали разом,
чтобы некому оставаться.
Так устроено между нами,
что один — проводить обязан,
оставаться с плохими снами,
к городам и делам привязан.
Обязательно так бывало,
что один уезжал по праву,
а другой по горячим шпалам
шел, махая вослед составу.
Много раз уезжал я снова,
и мешались в колесном стуке:
провожание — всё до слова,
провожатых родные руки.
И недавно совсем, ребята,
стало мне наконец понятно:
лучше мне уезжать куда-то,
чем идти, проводив, обратно.
Лучше мне проходить дорогой
незнакомой, весенней, ранней,
чем тебе жить моей тревогой,
слабым светом моих посланий.
Дорогие друзья!
Да будет
вечно счастлив на этом свете,
кто проводит и не забудет,
кто дождется, увидит, встретит.
И да здравствует счастья дата —
час, когда на краю перрона
тех, кто нас проводил когда-то,
мы найдем из окна вагона!

Ты думаешь:
принесу с собой
усталое тело свое.
Сумею ли быть тогда с тобой
целый день вдвоем?
Захочу рассказать о смертном дожде,
как горела трава,
а ты —
и ты жила в беде,
тебе не нужны слова.
Про то, как чудом выжил, начну,
как смерть меня обожгла,
а ты, ты в ночь роковую одну
Волгу переплыла.
Спеть попрошу,
а ты сама
забыла, как поют.
Потом
меня
сведет с ума
непривычный уют.
Будешь к завтраку накрывать,
а я усядусь в углу.
Начнешь,
как прежде,
стелить кровать,
а я
усну
на полу.
Потом покоя тебя лишу,
вырою щель у ворот,
ночью,
вздрогнув,
тебя спрошу:
«Стой! Кто идет?!»

Нет, не думай, что так приду.
В этой большой войне
мы научились ломать беду,
работать и жить вдвойне.
Не так вернемся мы!
Если так,
то лучше не приходить.
Придем — работать,
курить табак,
в комнате начадить.
Не за благодарностью я бегу —
благодарить лечу.
Всё, что хотел, я сказал врагу.
Теперь работать хочу.
Не за утешением —
утешать
переступлю порог.
То, что я сделал,
к тебе спеша,
не одолженье, а долг.
Друзей увидеть,
в гостях побывать
и трудно
и жадно
жить.
Работать — в кузницу,
спать — в кровать.
Слова про любовь сложить.
В этом зареве ветровом
выбор был небольшой.
Но лучше прийти
с пустым рукавом,
чем с пустой душой.

Ты в эти дни жила вдали,
не на войне со мной.
Жила на краешке земли.
Легко ль тебе одной!

Три лета, три больших зимы
просил: «Повремени!»
Теперь я рад, что жили мы
в разлуке эти дни.

Теперь хочу тебя просить:
«Будь той же самой ты,
чтоб было у кого спросить:
„А как цветут цветы?
А что же нет окопа тут,
что ночи так тихи?
А где,
когда,
на чем растут
хорошие стихи?“»
Чтоб объяснила: «Вот река,
(Как я просил: „Воды!“)
А вот на трубочке листка
есть гусениц следы».
Чтоб я поднялся в полный рост,
узнав из милых слов,
что нету пулеметных гнезд, —
есть гнезда воробьев.
Чтоб я,
покамест я живу,
увидел: жизнь сложней!
Чтоб я
и счастье
и беду
сердечные
узнал.
Чтоб я не понимал траву
как средство
скрыться в ней
или упавшую звезду
не принял за сигнал.
Шалун уронит барабан,
гроза пройдет в окне,
метель пройдется по дворам —
я вспомню
о войне.
А ты догадку утаи,
так всё сумей понять,
чтоб я
взглянул
в глаза твои
и мог любить опять.
Ведь в эти взорванные дни,
в дышащий местью час
был должен
к празднику хранить
любовь один из нас.
Хвалю прощание свое,
что мы разделены,
что мы не вместе,
не вдвоем
в разлуке
для войны.
Хвалю,
что ядовитый дым
не тронул глаз твоих!
Того,
что видел
я один,
нам хватит
на двоих.