Тимур Кибиров - Стихи

ватерклозетов Запад обозвал,
по-моему, Леонтьев. Пушкин тоже
об афедроне царском написал
и о хвостовской оде. И Алеша
в трактире ужасался и вздыхал,
когда Иван, сумняшеся ничтоже,
его вводил в соблазн, ведя рассказ
о девочке в отхожем месте. Вас,

быть может, удивит, но Горький окал
об испражненьи революцьонных толп
в фарфор… Пропустим Белого и Блока…
А вот Олеша сравнивает столп
библейский с кучкой кала невысокой.
Таксист из русских деликатен столь,
что воду не спустил, и злость душила
бессильная эстета-педофила.

И Вознесенский пишет, что душа —
санузел совмещенный… Ну, не знаю.
Возможно… Я хочу сказать – прощай,
читатель. Я на этом умолкаю.
Прощай, читатель, помнить обещай!..
Нет! Погоди немного! Заклинаю,
еще немного! Вспомнил я сейчас
о том, что иногда не в унитаз

урина проливается. О влажных
простынках я ни слова не сказал.
Ну согласись, что это крайне важно!..
Однажды летней ночью я искал
в готическом дворце многоэтажном
уборную. И вот нашел. И стал
спокойно писать. И проснулся тут же
во мгле передрассветной, в теплой луже.

Я в пятый класс уже переходил.
Случившееся катастрофой было.
Я тихо встал и простыню скрутил.
На цыпочках пошел. Что было силы
под рукомойником я выводил
пятно. Меж тем светало. И пробили
часы – не помню сколько. Этот звон
таинственным мне показался. Сон,

казалось, длился. Потихоньку вышел
я из террасы. Странно освещен
был призрачный наш двор (смотрите выше
подробнее о нем). И небосклон
уже был светел над покатой крышей
сортирною. И, мною пробужден,
потягиваясь, вышел из беседки
коротконогий пес. Качнулись ветки

под птицею беззвучной. На песке
следы сандалий… Улица пустынна
была в тот час. Лишь где-то вдалеке
протарахтела ранняя машина…
На пустыре, спускавшемся к реке,
я встретил солнце. Точно посредине
пролета мостового, над рекой
зажглось и пролилось, и – Боже мой! —

пурпурные вершины предо мною
воздвиглись! И младенческая грудь
таким восторгом и такой тоскою
стеснилась! И какой-то долгий путь
открылся, звал, и плыло над рекою,
в реке дробилось, и какой-нибудь
искал я выход, что-то надо было
поделать с этим! И, пока светило

огромное всходило, затопив,
расплавив мост над речкой, я старался
впервые в жизни уловить мотив,
еще без слов, еще невинный, клялся
я так и жить, вот так, не осквернив
ни капельки из этого!.. Менялся
цвет облаков немыслимых. Стоял
пацан босой, и ветер овевал

его лицо, трепал трусы и челку…
Нет. Все равно. Бессмысленно. Прощай.
Сейчас я кончу, прохрипев без толку:
«Поэзия!» И, в общем, жизнь прошла,
верней, проходит. Погляди сквозь щелку,
поплачь, посмейся – вот и все дела.
Вода смывает жалкие листочки.
И для видений тоже нет отсрочки —

лирический герой встает с толчка,
но автор удаляется. Ни строчки
уже не выжмешь. И течет река
предутренняя. И поставить точку
давно пора. И, в общем, жизнь легка,
как пух, как пыль в луче. И нет отсрочки.
Прощай, А. Х., прощай, мой бедный друг.
Мне страшно замолчать. Мне страшно вдруг

быть поглощенным этой немотою.
И ветхий Пушкин падает из рук.
И Бейбутов тяжелою волною
уже накрыт. Затих последний звук.
Безмолвное светило над рекою
встает. И веет ветер. И вокруг
нет ни души. Один лишь пес блохастый
мне тычется в ладонь слюнявой пастью.