Тимур Кибиров - Стихи

солдатских. Мы вселились налегке
в барак длиннющий. За окошком сопки
из Рокуэлла Кента. Вдалеке
аэродром. У пищеблока робко
вертелся пес мохнатый, о Клыке
напомнив Белом. Серебрились пробки
от питьевого спирта под окном
общаги лейтенантской, где гуртом

герои песен Визбора гуляли
после полетов. Мертвенный покой
родимой тундры чутко охраняли
локаторы. Стройбат долбил киркой
мерзлоты вековечные. Пылали
костры, чтоб хоть немного ледяной
грунт размягчить. А коридор барака
загроможден был барахлом. Однако

в нем жизнь кишела: бегали туда —
сюда детишки, и со сковородкой
с кусками оленины (никогда
я не забуду этот вкус!) походкой
легчайшею шла мама, и вражда
со злыми близнецами Безбородко
мне омрачила первые деньки.
Но мы от темы слишком далеки.

Удобств, конечно, не было. У каждой
двери стояла бочка с питьевой
водою. Раз в неделю или дважды
цистерна приезжала с ледяной,
тугой, хрустальной влагою… Пока что
никак не уживаются со мной
злодейки-рифмы – две еще приходят,
но хоть ты тресни – третью не приводят!..

А туалет был размещен в сенях.
Уже не помню, как там было летом.
Зимою толстый иней на стенах
белел, точней, желтел под тусклым светом.
Арктический мороз вгрызался в пах
и в задницу, и лишь тепло одетым
ты мог бы усидеть, читатель мой,
над этой ледовитою дырой.

Зато зловонья не было, и проще
гораздо было яму выгребать.
Якут зловещий, темнолицый, тощий,
косноязычно поминавший мать
любых предметов, пьяный как извозчик,
верней, как лошадь пьющий… Я читать
тогда Марк Твена начал – он казался
индейцем Джо, и я его боялся…

Он приходил с киркой и открывал
дверь небольшую под крыльцом, и долго
стучал, и бормотал, и напевал,
а после желто-бурые осколки
на санки из дюраля нагружал
и увозил куда-то, глядя волком
из-под солдатской шапки. Как-то раз,
напившись, он… Но требует рассказ

введенья новых персонажей. Пара
супружеская Крошкиных жила
напротив кухни. Ведал муж товаром
на складе вещевом. Его жена
служила в Военторге. Он недаром
носил свою фамилью, но жирна
и высока была его Лариса
Геннадиевна. Был он белобрысый

и лысоватый, а она, как хром
навакшенный. Средь прапорщиков… Здрассте!
Какие еще прапоры? Потом,
лет через десять, эта злая каста
название приобретет с душком
белогвардейским. А сосед очкастый,
конечно, старшиною был. Так вот,
представь читатель, не спеша идет

в уборную Лариса. Закрывает
дверь на щеколду. Ватные штаны
с невольным содроганием снимает.
Садится над дырою. Тишины
ничто не нарушает. Испускает
она струю… Но тут из глубины
ее за зад хватают чьи-то руки!..
И замер коридор, заслышав звуки

ужасные. Она кричала так,
что леденела в жилах кровь у самых
отважных офицеров, что барак
сотрясся весь, и трепетные мамы
детей к груди прижали! Вой собак
напуганных ей вторил за стенами!
И, перейдя на ультразвук, она
ворвалась в коридор. В толпе видна

была мне белизна такого зада,
какого больше не случалось мне
увидеть никогда… Посланцем ада,
ты угадал читатель, был во сне
обмоченный индеец Джо… Громада
Ларисиного тела по стене
еще сползала медленно, а Крошкин,
лишь подтянув штаны ее немножко,

схватил двустволку, вывалился в дверь
с клубами пара… Никого… Лишь вьюга
хохочет в очи… Впрочем, без потерь
особенных все обошлось – подруга
сверхсрочника пришла в себя, теперь
не помню, но, наверно, на поруки
был взят ассенизатор. Или суд
товарищеский претерпел якут.

А вскоре переехали мы в новый
пятиэтажный дом. Мела пурга.
Гораздо выше этажа второго
лежал сугроб. Каталась мелюзга
с его вершины. И прогноз суровый
по радио нас вовсе не пугал,
а радовал – занятья отменялись.
И иногда из школы возвращались

мы на армейском вездеходе. Вой
метели заглушен был мощным ревом
бензина… А веселый рядовой
со шнобелем горбатым и багровым,
наверно отмороженным пургой,
нас угощал в курилке и суровым
измятым «Северком», и матерком.
Благодаря ему я был знаком