Владимир Набоков - Стихотворения

Я видел, ты витала меж алмазных
стволов и черных листьев, под луной;
воздушно выбегала из бессвязных
узоров сумрака на луг лесной.

Твое круженье было молчаливо,
как ночь, и вдохновенно — как любовь..
Руками всплескивала, и тоскливо
склонялась ты, и улетала вновь.

И волосы твои струились, ноги
стремительно сияли, и луна
в глазах плясала… Любовались боги
лесные, любовалась тишина…

А жизнь, а жизнь, распутывая тени,
к тебе тянулась, бредила, звала, —
но пеньем согласованных движений
ты властно заколдована была…

Кто меня повезет
по ухабам домой,
мимо сизых болот
и струящихся нив?
Кто укажет кнутом,
обернувшись ко мне,
меж берез и рябин
зеленеющий дом?
Кто откроет мне дверь?
Кто заплачет в сенях?
А теперь — вот теперь —
есть ли там кто-нибудь,
кто почуял бы вдруг,
что в далеком краю
я брожу и пою,
под луной, о былом?

Видели мы, нищие, как Мария Дева
проходила мимо округлого дворца;
словно отголосок нездешнего напева —
веяло сиянье от тонкого лица.

Облаков полдневных, бесшумно-своенравных,
в синеве глубокой дробилось серебро.
Из-под пальмы выплыли три павлина плавных
и роняли перья, и каждое перо —

то в тени блестящее, то — на солнце сонном,
легкое, зеленое, с бархатным глазком,
темною лазурью волшебно окаймленным, —
падало на мрамор изогнутым цветком.

Видели мы, нищие, — как с улыбкой чудной
Дева Несравненная перья подняла
и венок мерцающий, синий, изумрудный,
для Христа-ребенка в раздумии сплела.

Здравствуй, смерть! — и спутник крылатый,
объясняя, в рай уведет,
но внезапно зеленый, зубчатый,
нежный лес предо мною мелькнет.

И немой, в лучистой одежде,
я рванусь и в чаще найду
прежний дом мой земной, и как прежде
дверь заплачет, когда я войду.

Одуванчик тучки апрельской
в голубом окошке моем,
да диван из березы карельской,
да семья мотыльков под стеклом.

Буду снова земным поэтом:
на столе открыта тетрадь…
Если Богу расскажут об этом,
Он не станет меня укорять.

Мерцательные тикают пружинки,
и осыпаются календари.
Кружатся то стрекозы, то снежинки,
и от зари недолго до зари.

Но в темном переулке жизни милой,
как в городке на берегу морском,
есть некий гул; он дышит смутной силой,
он ширится; он с детства мне знаком.

И ночью перезвоном волн да кликом
струн, дальних струн, неисчислимых струн,
взволнован мрак, и в трепете великом
встаю на зов, доверчив, светел, юн…

Как чувствуешь чужой души участье,
я чувствую, что ночи звезд полны;
а жизнь летит, горит и гаснет счастье,
и от весны недолго до весны.

Дорога в темноте печалится лесная,
о давних путниках как будто вспоминая, —
о бледном беглеце, о девушке хромой…
Улыбка вечера под низкой бахромой
туманно-гладких туч алеет сквозь ольшаник…
Иди себе да пой, упорный Божий странник;
к тебе навстречу ночь медлительно летит;
всё глуше под листвой дорога шелестит,
истлевшую красу вбирая всё покорней,
и всюду расползлись уродливые корни,
как мысли черные чудовищной души…
Лес жаден, ночь слепа, ночлег далек; спеши!
Чу! Ветер или зверь? Не ведаешь… То справа,
в тумане меж стволов, пустынно-величава,
распустится луна, то слева, из листвы,
тропинка выбежит, — и жуткий гук совы
проснется в глубине, как всплеск на дне колодца.
Порою же мелькнут над отблеском болотца
семь-восемь сосенок причудливой чредой;
в луче ты различишь цветов пушок седой
да ягоды глухой, дремотной голубицы.
Пройдешь, заденешь ветвь — и плач незримой птицы
вновь скатится, замрет, и длительный двойник
ответит издали…
Да, сказочен твой лик,
да, чуден ропот твой, о хмурый, о родимый!
Под тучами листвы звучат неутомимо —
от внешних сумерек, до пасмурной зари —
лесные голоса; поди же, разбери,
что клич разбойничий, что посвист соловьиный!
Все отзвуки земли слились в напев единый,
и ветер мечется, и, ужаса полна,
под каждой веткою свивается луна…