Саша Черный - Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Волна качается лениво,
Сливая в пляске янтарей
Уют осеннего залива
С каморкой серенькой в Отей.

Мул везет по шоссе чемоданы,—
Навалили горой — наплевать…
Чужестранцы… Наедут и схлынут.
А другие приедут опять.

В чемоданах купальные тряпки,
И спиртовки, и русский роман.
А вверху жестяная коробка
Тарахтит, как лихой барабан.

На двуколке французская баба
Сонным басом кричит на мула.
Ветер старые фиги качает,
Над холмами пушистая мгла…

А вдоль пляжа бредут русопеты.
Дети тащат под мышкой кульки,
Старичок в допотопном пальтишке
На ходу поправляет носки.

Кто-то в море заехал ботинком,
Чертыхнулся и сел на песок.
Худосочная хмурая дева
Обернулась на дальний мысок.

Вот и будки — стоят, как солдаты,
На пустое глядят казино.
Пальма жалкие перья топорщит,
В море — холодно, пусто, темно…

Посчитались: никто не растаял.
Старичок зонтик с палкой связал.
За платаном игрушечный домик,
Бледно-розовый тихий вокзал.

        Борм — чудесный городок,
        Стены к скалам прислонились,
        Пальмы к кровлям наклонились,
        В нишах тень и холодок…
        Реет замок в вышине.
        За террасою у школы
        Скат зеленый и веселый
        С тихим морем в глубине…
        Как цветущий островок,
        Дремлет Борм в житейском шторме,
        Но всего прекрасней в Борме
        Смуглых девушек венок.
        Ах, какие здесь глаза!
        Щелкнут черные ресницы,—
        И до самой поясницы
        Так и вздрогнешь, как лоза…
        Поступь, каждый поворот…
        Что ни девушка — Диана.
        Стань на камень у фонтана
        И смотри, разинув рот.
        Но присядь-ка к ней рядком:
        От божественного тела
        Нестерпимо, одурело
        Так и пышет чесноком!

        Сижу на площади в кафе,
        Под тентом вьются мошки…
        У ног сидят и смотрят в рот
        Три инвалидных кошки.
        Одна, — хозяин объяснил,—
        Автомобилем смята.
        Другой отъели крысы хвост,—
        Жестокая расплата!
        У третьей сбоку вырван клок,
        Дуэль с бульдогом в роще…
        У всех у трех горят глаза,
        Все три, как ведьмы, тощи.
        Прозаик на такую тварь
        Взглянул бы равнодушно,
        Но я, поэт, могу ль при них
        Жевать свой сыр насущный.
        Скормил уродам весь кусок,
        А сам глотаю слюни.
        Зато душа моя чиста,
        Как бабочка в июне…
        Три кошки лижут животы,
        Смотрю на скалы фатом…
        Приятно, черт возьми, порой
        Быть знатным меценатом.

С детства люблю захолустные лавки…
Пахнет корицею, луком и воском.
Кот круглорожий сидит на прилавке,—
Сытая спинка подернута лоском.
Глажу его, словно давнего друга…
Что же купить мне: тетрадку иль свечку?
Кактус за дверью вздымается туго,
Лента дороги сбегает к крылечку.
Школьницы — две черноглазые мышки —
Горсть переводных купили картинок.
Старенький ксендз в запыленном пальтишке
Щупает связку холщовых ботинок…
Черт меня знает, зачем мне все это…
Сердце пронизано завистью смутной.
Как старомодная сказка поэта,
Мирный клочок этой жизни уютной.
Лавочник толстый с отцовской улыбкой
Мне завернул шоколадную плитку.
Ленты мимозы качаются зыбко,
Месяц в небесную выплыл калитку…
Что же стою на щербатом пороге?
К дьяволу! Лавка, как лавка… Видали.
Мало ль своей, настоящей тревоги,
Мало ль своей, неизбывной печали…

На ночной веранде столик.
Лампа. Алый блеск вина…
Мотылек, ты алкоголик!
Ты упьешься допьяна…

Но припал он и не слышит,—
Восемнадцатый глоток!
Ветер крылышки колышет,
Жадно ходит хоботок.

Обсосал края бокала
И в вино свалился вниз.
«Нет блаженнее финала»,—
Тихо молвил бы Гафиз.