Саша Черный - Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Но в зале плавною волной
Вальс из-под клавиш заструился.
Цуг пар вкруг елки закружился…
В окне — лес перьев ледяной…
        Сквозь блеск свечей,
        Сквозь плеск речей
Следишь, как вихрь гудит на крыше,
И в сердце вальс звенит все тише,
И кровь стучит все горячей…
        А за стеной,
        Как дождь весной,
Ребячий говор все звончей.

Там в детской шумный, вольный пир.
Как хорошо у тети Вали!
Старушка-няня в пестрой шали
Ей-ей не страшный командир…
        Пьют чай, пищат,
        А в пальцах — клад —
Игрушек елочных охапка.
Стреляет печка — ей не зябко!
Кадет, пыхтя, сосед оршад.
        Домашний кот,
        По кличке Жмот,
Сел у огня и греет зад…

За елкой — темный уголок…
Трещат светильни, пахнет хвоей.
Телеграфиста с пухлой Зоей
Сюда толкнул лукавый рок.
        Сейчас, сейчас
        Сей лоботряс,
Хватив для храбрости мадерцы,
К ее туфлям положит сердце,—
Уж трижды крякнул хриплый бас…
        Дрожит слегка
        Ее рука…
Я не завистник. В добрый час!

Но поздно… В милой толкотне
В передней возишься с калошей.
Двор спит. Склонясь под снежной ношей,
Березка никнет в тишине.
        Разрыв постель,
        Шипит метель…
Молчат пушистые часовни,
Визжат раскатистые дровни.
В безлюдном сквере стынет ель.
        Скрипят шаги.
        Вокруг — ни зги.
Снежок заводит карусель…

Из мглы всплывает ярко
Далекая весна:
Тишь гатчинского парка
И домик Куприна.
Пасхальная неделя,
Беспечных дней кольцо,
Зеленый пух апреля,
Скрипучее крыльцо…
Нас встретил дом уютом
Веселых голосов
И пушечным салютом
Двух сенбернарских псов.
Хозяин в тюбетейке,
Приземистый, как дуб,
Подводит нас к индейке,
Склонивши набок чуб…
Он сам похож на гостя
В своем жилье простом…
Какой-то дядя Костя
Бьет в клавиши перстом.
Поют нескладным хором,—
О ты, родной козел!
Весенним разговором
Жужжит просторный стол.
На гиацинтах алых
Морозно-хрупкий мат.
В узорчатых бокалах
Оранжевый мускат.
Ковер узором блеклым
Покрыл бугром тахту,
В окне, — прильни-ка к стеклам, —
Черемуха в цвету!

Вдруг пыль из подворотни…
Скрип петель в тишине,—
Казак уральской сотни
Въезжает на коне.
Ни на кого не глядя,
У темного ствола
Огромный черный дядя
Слетел пером с седла.
Хозяин дробным шагом
С крыльца, пыхтя, спешит.
Порывистым зигзагом
Взметнулась чернь копыт…
Сухой и горбоносый
Хорош казацкий конь!
Зрачки чуть-чуть раскосы,—
Не подходи! Не тронь!
Чужак погладил темя,
Пощекотал чело
И вдруг, привстав на стремя,
Упруго влип в седло…
Всем телом навалился,
Поводья в горсть собрал,—
Конь буйным чертом взвился,
Да, видно, опоздал!
Не рысь, — а сарабанда…
А гости из окна
Хвалили дружной бандой
Посадку Куприна…

Вспотел и конь, и всадник.
Мы сели вновь за стол…
Махинище-урядник
С хозяином вошел.
Копна прической львиной
И бородища-вал.
Перекрестился чинно,
Хозяйке руку дал…
Средь нас он был, как дома,—
Спокоен, прост и мил.
Стакан огромный рома
Степенно осушил.
Срок вышел. Дома краше…
Через четыре дня
Он уезжал к папаше
И продавал коня.
«Цена… ужо успеем».
Погладил свой лампас,
А чуб цыганским змеем
Чернел до самых глаз.
Два сенбернарских чада
У шашки встали в ряд:
Как будто к ним из сада
Пришел их старший брат…
Хозяин, глянув зорко,
Поглаживал кадык.
Вдали из-за пригорка
Вдруг пискнул паровик.
Мы пели… Что? Не помню.
Но так рычит утес,
Когда в каменоломню
Сорвется под откос…

Мул за стеной соломою шуршит.
В дверях сарая звездный полог зыбкий.
Над темным склоном среброликий щит,
Кузнечики настраивают скрипки.
Нет, не уснуть! Охапка камыша
Спине натруженной сегодня не отрада:
На лунный зов откликнулась душа,
Встает былое — горькая услада.
Луна над Петербургской стороной,
Средь мостовой мерцают рельсы конки,
Крыльцо на столбиках повито тишиной,
Над флигелем темнеет желоб тонкий.
Так любо встать, слегка толкнуть окно
И спрыгнуть в садик на сырую грядку,
Толкнуться к дворнику, — старик храпит давно,—
Чтоб выпустил за гривенную взятку…
Крестовский мост… Звенит условный свист.
У черных свай, где рябь дрожит неверно,
На лодке ждет приятель-реалист.
Скрипят уключины, и весла плещут мерно.
В опаловой, молочно-сизой мгле
Плывут к Елагину в молчанье белой ночи.
Деревья-призраки толпятся по земле,
Вдали над Стрелкою зарницы все короче…
А утром, щуря сонные глаза,
Пьет кротко чай. В окно плывет прохлада.
Мать спрашивает: «Спал ли, егоза?»
О прошлое! Бессмертная баллада…
………………………………………………………………………
Потом война. В июльский день закат
Над крышей белой дачи рдел сурово.
Пришел с газетою покойный старший брат,
Встал у стола… Не мог сказать ни слова.
Вся юность там — в окопах и в полях.
Варшава, Ломжа… Грохот отступленья.
Усталость, раны… Темный бунт папах.
Развал в столице… Подлость и смятенье.
И снова годы, мутные, как дым…
Один из тысячи — в огне гражданской свалки,
Прошел Кубань, и Перекоп, и Крым…
За палубою скрылся берег валкий.
Как давний сон, и мать, и брат, и дом.
Он сжился. Терпит. Так судьбе угодно.
В чужой земле он отдает в наем
Лишь пару рук, — душа его свободна…