Саша Черный - Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Рассветный ветер дунул в щели.
В окне сиреневая муть.
Труп шевельнулся на постели,
Открыл глаза, расправил грудь.
В углу газетный лист вчерашний:
Словесный бокс, идейный шиш…
Кусочек Эйфелевой башни
Торчит над гранью серых крыш.
Иван Ильич встает, вздыхает,
Свирепо чистит башмаки.
Под глазом заревом пылает
Румянец заспанной щеки.
Протер пенсне обрывком лайки,
Слез на паркет в одном носке
И контрабандой от хозяйки
Зажег спиртовку в уголке.

Над Фонтанкой сизо-серой
В старом добром Петербурге
В низких комнатах уютных
Расцветал «Сатирикон».
За окном пестрели барки
С белоствольными дровами,
А напротив двор Апраксин
Впился охрой в небосклон.

В низких комнатках уютных
Было шумно и привольно…
Сумасбродные рисунки
Разлеглись по всем столам.
На окне сидел художник
И, закинув кверху гриву,
Дул калинкинское пиво
Со слюною пополам.

На диване два поэта,
Как беспечные кентавры,
Хохотали до упаду
Над какой-то ерундой…
Почтальон стоял у стойки
И посматривал тревожно
На огромные плакаты
С толстым дьяволом-балдой.

Тихий вежливый издатель,
Деликатного сложенья,
Пробегал из кабинета,
Как взволнованная мышь.
Кто-то в ванной лаял басом,
Кто-то резвыми ногами
За издателем помчался,
Чтоб сорвать с него бакшиш…

А в сторонке, в кабинете,
Грузный, медленный Аркадий,
Наклонясь над грудой писем,
Почту свежую вскрывал:
Сотни диких графоманов
Изо всех уездных щелей
Насылали горы хлама,
Что ни день — бумажный вал.

Ну и чушь… В зрачках хохлацких
Искры хитрые дрожали:
В первом «Ящике почтовом»
Вздернем на кол — и прощай.
Четким почерком кудрявым
Плел он вязь, глаза прищурив,
И, свирепо чертыхаясь,
Пил и пил холодный чай.

Ровно в полдень встанет. Баста!
Сатирическая банда,
Гулко топая ногами,
Вдоль Фонтанки цугом шла
К Чернышову переулку…
Там, в гостинице «Московской»,
Можно досталь съесть и выпить,
Поорать вокруг стола.

Хвост прохожих возле сквера
Оборачивался в страхе,
Дети, бросив свой песочек,
Мчались к нянькам поскорей:
Кто такие? Что за хохот?
Что за странные манеры?
Мексиканские ковбои?
Укротители зверей?..

А под аркой министерства
Околоточный знакомый,
Добродушно ухмыляясь,
Рявкал басом, как медведь:
«Как, Аркадий Тимофеич,
Драгоценное здоровье?» —
«Ничего, живем — не тужим.
До ста лет решил скрипеть!»

До ста лет, чудак, не дожил…
Разве мог он знать и чаять,
Что за молодостью дерзкой
Грянет темная гроза —
Годы красного разгула,
Годы горького скитанья,
Засыпающего пеплом
Все веселые глаза…

Сугробы в дымчатой чалме
Встают буграми в переулке —
И ветер, радостный и гулкий,
Взвевает хлопья в сизой тьме.
        Дома молчат,
        Сквозистый сад
Пушистым инеем окован…
Закат, румянцем зачарован,
Раскинул тихий водопад.
        Хрустят шаги.
        Вокруг ни зги.
Снежинки вьются с ветром в лад.

Баржи на скованной Пскове
В лед вмерзли неподвижной грудью.
Шагай и радуйся безлюдью,
Тони в морозной синеве!
        Гостиный двор
        Рядами нор
Зияет холодно и четко.
Сквозь снег лампада рдеет кротко.
Вверху — декабрьских звезд убор,—
        И белый пух
        Безмолвных мух
Вкось тихо вьется за забор.

А ветер, свежестью пьяня,
Над башлыком кружит, бездельник.
В окне сверкнул, дробясь, сочельник…
Здесь — в этом доме — ждут меня.
        Горит лицо…
        В снегу крыльцо.
Сквозь войлок — топот детских лапок.
В передней груда шуб и шапок,
А в зале в блестках — деревцо.
        Встряхнешь сюртук,
        Пожмешь сто рук —
И влезешь в шумное кольцо.

О белоснежный, круглый стол!
Узвар из терпких груш так лаком…
Кутьи медовой зерна с маком,
Висячей лампы частокол…
        Куда-то в бок
        Под потолок
Струится пар из самовара.
В углу гудит-бубнит гитара,
Краснеет докторский висок,—
        И томный бас
        Пленяет нас
Под самоварный говорок…