Саша Черный - Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Но жалко ей стало бисквита…
Ногой оттолкнувши вазон
И шлепнув собаку сердито,
Жильберта сказала: «Кошон!» [13]

А я из окна наклонился,
Мне стало ужасно смешно…
«Чем, друг мой, щенок провинился?
Ведь зря сердиться грешно…»

Жильберта в ответ мне ни слова.
Щенка закутала в шаль
И к двери пошла сурово,
Поправивши гордо медаль.

Кто любит прачку, кто любит маркизу,
       У каждого свой дурман,—
А я люблю консьержкину Лизу,
       У нас — осенний роман.

Пусть Лиза в квартале слывет недотрогой,—
       Смешна любовь напоказ!
Но все ж тайком от матери строгой
       Она прибегает не раз.

Свою мандолу снимаю со стенки,
       Кручу залихватски ус…
Я отдал ей все: портрет Короленки
       И нитку зеленых бус.

Тихонько-тихонько, прижавшись друг к другу,
       Грызем соленый миндаль.
Нам ветер играет ноябрьскую фугу,
       Нас греет русская шаль.

А Лизин кот, прокравшись за нею,
       Обходит и нюхает пол.
И вдруг, насмешливо выгнувши шею,
       Садится пред нами на стол.

Каминный кактус к нам тянет колючки,
       И чайник ворчит, как шмель…
У Лизы чудесные теплые ручки
       И в каждом глазу — газель.

Для нас уже нет двадцатого века,
       И прошлого нам не жаль:
Мы два Робинзона, мы два человека,
       Грызущие тихо миндаль.

Но вот в передней скрипят половицы,
       Раскрылась створка дверей…
И Лиза уходит, потупив ресницы,
       За матерью строгой своей.

На старом столе перевернуты книги,
       Платочек лежит на полу.
На шляпе валяются липкие фиги,
       И стол опрокинут в углу.

Для ясности, после ее ухода,
       Я все-таки должен сказать,
Что Лизе — три с половиной года…
       Зачем нам правду скрывать?

В углу сидит в корзинке фокс —
Пятинедельный гномик.
На лбу пятно блестит, как кокс.
Корзинка — теплый домик.
С любой туфлей вступает в бокс
Отважный этот комик.

В корзинку маленький апаш
Зарыл свои игрушки:
Каблук, чернильный карандаш,
Кусок сухой ватрушки,
И, свесив лапки за шалаш,
Сидит, развесив ушки.

Понять не может он никак,—
Притих и кротко дышит:
Там у окна сидит чудак
И третий час все пишет.
Старался фокс и так и сяк,
Но человек не слышит…

Рычал, визжал, плясал у ног
И теребил за брюки,
Унес перчатку за порог
И даже выл от скуки,
Но человек молчит, как дог,
К столу приклеив руки.

Как глупо палочкой водить
По беленькой тетрадке!
Во всю помчался лучше б прыть
До кухонной площадки…
Над печкой солнечная нить,
Полы вокруг так гладки…

Блестит солидный, темный шкаф.
Сиди и жди. Ни звука.
На печке бронзовый жираф —
Таинственная штука.
Фокс взвизгнул с болью в сердце: «Тяф!»
Молчать — такая мука…

И вдруг серьезный господин
Вскочил, как на резинке,
Швырнул тетрадку на камин
И подошел к корзинке…
И фокс, куда девался сплин,
Вмиг оседлал ботинки…

Как дети оба на ковре,
За лапы рвут друг дружку.
Фокс лезет в яростной игре
На самую макушку…
На лай, как эхо, во дворе
Дог гулко рявкнул в пушку.

Лучи сползаются в пучки.
Стрекочет сердце глухо…
Щенок устал. Закрыл зрачки,
Лизнул партнера в ухо…
Застыли строгие очки,
Трамвай жужжит, как муха.

Щенок в корзинке так похож
На карлика-лошадку…
По тельцу пробегает дрожь,
Врозь лапки, нос — в лопатку…
А человек вздохнул: «Ну что ж…»
И снова за тетрадку.

Пятилетняя девчонка
В рыжем клетчатом пальто
Посреди пустой панели
Едет в крошечном авто.

Нос и руль сияют лаком,
Щеки — розовый коралл,
А в глазах мелькает гордость
И восторженный опал.

Только женщины умеют
Так божественно сиять!
В небе почки зеленеют.
Псам и детям — благодать.

Вдруг навстречу валким шагом
Надвигается ажан:
Он, как морж, усат и плотен,
Он, как девочка, румян.