Николай Тарусский - Знак земли - Собрание стихотворений

У крыльца
Прощаются. И над страной глухою
Гремит телега в песенках скворца.
И меднокудрый, в ласковых веснушках,
Начищенные свесив сапоги,
Как в воду канул. А в лесу волнушки,
А на воде – зеленые круги.

Солдаткой ли прокоротать разлуку?
Иль схоронить двадцатую весну?
И заводила костяную скуку
Дробь прялочья.
О, дань веретену!
О, волчий вой несытых псов, глядящих
На круглое кровавое пятно
Луны морозной!

Как холстину в ящик,
Дни свертывали – и в сундук на дно!
Чтоб нитка дней закручивалась лише
И не соскальзывала с челнока,
Ее слезами муслила Ариша,
В загадках и домеках про сынка.
«Размыкал ли здоровье год за годом?» –
Опара лезла на пол из квашни.
И сетку пчел набросив на колоды,
День проходил, знакомый искони.
«Вот как живой глядится, только темень…
То из окна. То из угла». Темна
Галиция. Доской ткачихи время
Скрипело из-под смурого рядна.

Галиция! Страна солдатской меры!
Страна крестов! Страна бескрестных ям!
Там спят они, и под шинелью серой
Их руки нежно тянутся к корням.
И если кликнуть, то не сосняками
Взъерошился б железный кряж Карпат,
А великодержавными штыками
Отвоевавших начисто солдат.
За камнем бы отодвигался камень!
В землистом пепле с головы до ног,
Они восстали бы из братских ямин,
И их никто бы сосчитать не мог.
Пусть съела ржа штыки, манерки, сабли,
Пускай в орбитах не хватает глаз,
Иван ли, Федор, Дмитрий, Поликарп ли,
Грозней живых взглянули бы на нас.
И шепотом по их рядам могильным
Вдруг пробежало бы:
«Хозяйки ждут!
А письма где?
Иль тоже стали пылью?
Мы умерли, но где же страшный суд?
Где страшный суд, которым нас, бывало,
Попы пугали? Тот единый час,
Когда рядами посредине зала
Поставили б живых и мертвых нас?..»

И грянул суд. Но не из книг поповских!
Он запалил поместья и в дыму
С окраин петербургских и московских
Пошел ломиться в смоляную тьму.
И ложный мир, в котором не защита,
А смерть скрывалась, затрещал, отцвел.
И – на куски, как старое корыто!
Завыли чащи. Из солдатских сел
Пошло катиться и пошло метаться.
Иван ли, Федор, Дмитрий, Поликарп,
В дыму, в крови отщелкивают двадцать
Бессонных суток. И впервые скарб, –
Тот деревянный лад, где плавал голубь,
Плеща крылами, сторожа сундук, –
Вдруг стал ненужным и каким-то голым
И несподручным для мужицких рук.
Арина вышла. Прислонив к надбровью
Ладонь ковшом, взглянула. А к садам
Идет в цвету, исполненный здоровья,
Весь новый, не из Библии, Адам.
Арина смотрит. Не узнаешь гостя:
Как будто Федор и как будто нет?
И всё гудит. И веком моет кости
По соснякам. И вьется новый след.
1933

Здесь весенняя ночь завивает
листки дубков.
Темным, теплым, широким
сердцем течет
В голубом и зеленом.
Ей дышится глубоко,
Оттого что она соловьям
потеряла счет.
В соловьином дыму, как в росе,
тяжелеет ветвь.
Отгудели жуки.
Запилил, засверлил коростель.
Что зима! Что снега!
Уж земле надоело говеть:
Месяц скрипку настроил – и
понеслась карусель.
Птицеловом ли в рощи:
с подкличкой ли на селезней,
Чтобы хвоя с листвой
растворились в крови, пока
Звезды мир обжигают,
как бой заплескавших лещей
Вырывает весло
у задумавшегося рыбака.
Водополье до неба.
Но каплям стук весел. Клубит.
Словно в звезды и в облака
бьешь веслом.
В жирных блестках затон.
Желтоглазый буксир не трубит.
Но ударило в сеть,
и мотню распирает углом.
Ты, земля, в теплоте
нераспахнутых почек, в листках,
В трубку свернутых
влажно-зеленой мерлушкой, – моя!
Ты давно вручена нам,
по-родственному близка,
Пусть отцами становятся нынче
твои сыновья!
1930

Ливень ли проливмя, дождь ли солнц,
Или метели косой хлыст,
Празднество листьев ли, или сон
Омута с бурей в одно сплелись?

Апрельский сок ли бродит в сукáх,
Мягчит зеленое кружево;
Июль клубнику ль несет в горшках;
Сентябрь по-охотничьи ль, в осоках,
Зайдя по колено, кружится?

Декабрь ли играет по всем щелям
И у дверей порошит снежком,
И заяц петляет по полям,
Чтобы за куст улететь прыжком?

Слов не хватает. Это – земля,
Это зеленое, вьющееся,
Это летящее на поля
Голубоватыми кущами!

А долгой осенней ночью взгляни
На небо – под скрип скворешника!
Глубокое, как августовские дни,
С серебряным перемешанное,
Оно, паутиной весь мир застлав,
Несется, несется над смертью трав.