Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Беда, я беспощадно плодовит,
Решила муза все побить рекорды.
И каждый вечер новые аккорды,
И новыми венками я повит.

Гляжу на звезды, принимаю вид
Окаменелый, вдохновенно гордый.
Я провожу диаметры и хорды
Чрез круг времен, от нас до пирамид.

И воскресает песнь из пепла страсти,
Вытаскивает из могил веков
Сокровища бесчисленных династий.

И я вхожу в торжественный альков,
Где возлежит владычица Египта,
И я беру ее, чтоб вмиг погиб там.

Он судия и праведный, и строгий,
Костлявые весы его скелет.
Он точно взвесил за мильоны лет
Вселенную и пыль ее дороги.

И нам покорен вечер лунорогий,
Который нами больше дня воспет,
О, тот, кто грез возница, кто поэт,
Холодные лучи как вожжи трогай.

Строкой посеребренною взмахни,
Узнай хоть раз и млечные ухабы,
И в млечном дыме звездные огни.

Пора твоя как ни была плоха бы,
Куда планета бы ни забрела,
Всегда свежа и необъятна мгла.

И океан, не знающий покоя,
Бурлит в своих угрюмых берегах.
Его косматых крыльев тяжек взмах,
Их опускание тяжеле вдвое.

И не взлететь в пространство мировое,
Не оторвать подводных черепах
От мрака дна, что смертию пропах,
И не смириться, волны успокоя.

Так песня зарождается в груди,
Кричит в ночи, но крепких строк оковы
Кует жестокий мастер взаперти.

Звездится ль купол темно-васильковый,
Иль колосится день, клоня закат, –
Ни океан, ни песня не молчат.

Я в царствование Аменготепа
Ласкал рабынь и говорил грубей,
Меня хранит священный скарабей
Бессмертием таинственного склепа.

Над сводом каменным гремят свирепо
Тяжелые колеса диких дней,
Я с вечностью лежу, мне сладко с ней,
И саркофага не дрожит закрепа.

Меня поили пальмовым вином
И в саване возили кружевном
На пышной погребальной колеснице.

И, чтоб в земле я никогда не сгнил,
В пустыне той, которая мне снится,
Мной трижды пресекали желтый Нил.

Киргизский бог с отвислым животом
Хохочет на столе передо мною,
Медь крепкой лысины блестит от зною,
И сытый лик гремит огромным ртом.

А на столе раскрыт старинный том,
Страница желтая, горбясь горою,
Мне шепчет быль... До ночи не закрою
Голодных глаз в раздумьи золотом.

Грядущего, я вижу, нож летучий
Вонзается в откормленные тучи,
И кровью жертвенной бежит гроза.

Страница шепчет: из сырой земли мы
И в землю отойдем... И мне в глаза
Хохочет громче лик неумолимый.

Как женщина безжалостна Сибилла,
Холодная заря – ее алтарь,
И ветер – дряхлый жрец, а не бунтарь,
И с дрожью зажигает он светила.

Листву он мажет кровью жертв уныло,
Он, вещих книг бессменный секретарь,
Заносит всё, что сбудется, как встарь,
Когда луна кровавая бродила.

И косо рассыпаются листы
По всем путям горбатой темноты,
Дождем летят во все концы вселенной,

И за народом падает народ,
И падает звезда окровавленной,
И дней неудержим круговорот.

Как пасти черные у нас зрачки,
Мы в ночи августа печально воем,
Средь звезд, под их усиленным конвоем
Проходим мы, любовники тоски.

Построена темница мастерски,
Один Эйнштейн, быть может, удостоен
Встряхнуть ее молчание густое
И в глину стен вонзить железный кий.

О, мутный путь, бледнеющий над нами,
О, млечный след богини голубой,
Куда зовешь серебряными снами?..

Столетия ползем мы под тобой,
И ты клубишься вьюгой, как вначале,
Когда кричали сны, а мы молчали.

Мне всё равно, Качалов или Чаплин,
Точеный Цезарь иль нескладный Тит.
Как портсигар серебряный, блестит
Наш гроб, который весело поваплен.