Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Читатели были разные. Якубовский закончил свой отзыв язвительно и зло: «Плодовитость поэта могла бы стать общественным бедствием, если бы он смог в себе развить вкус и заняться делами “пресной” земли, чего трудно ожидать от демонической натуры, витающей в пространстве между домом Герцена и междупланетными сферами» * * Октябрь. 1927. № 6. С. 166–168. . Зато товарищ по Союзу поэтов и близкий друг не только в литературе, но и в жизни Николай Минаев (ему посвящена книга «Созвездие змеи») подарил Григорию Яковлевичу в том же 1926 г. свой единственный вышедший сборник «Прохлада» со следующим инскриптом – неудивительно, что в форме сонета:

(Вот, кстати, и возможная разгадка обращения Ширмана к форме сонета в 1925 г.). По количеству посвящений среди «литературных» адресатов Григория Яковлевича Минаев, иногда названный только инициалами «Н.М.», занимает первое место. Более того, некоторые стихотворения Ширмана кажутся написанными в соревновании с другом: например, «Антоний» из «Карусели зодиака» очень напоминает минаевского «Мария», а указанная под ним дата – редкость для его стихов 1920-х годов – может фиксировать их поэтическое состязание. Впрочем, последнее – не более чем догадка.

Видя в авторе «Созвездия змеи» и «Черепа» – а может и, шире, во всем Союзе поэтов – явление не только литературное, но и общественное, ортодокс Селивановский в журнале «На литературном посту» тоже бабахнул «главным калибром» по всем четырем книгам, как будто желая раз и навсегда расправиться с поэтом и его репутацией. Уже начало его рецензии звучит издевательски: «А еще говорят, что у современных поэтов узки темы! Григорий Ширман сумел вместить в страницы названных выше четырех книжек все мыслимые темы – и седую древность, и средневековье, и современность, и планету, именуемую Землей, и вселенную, и любовь, и смерть, и быт, и Саломею, и Леонардо-да-Винчи, и Боратынского, и Гапона, и даже “двух Дюмов”. Несомненно, Григорий Ширман заслуживает некоторого внимания. Большая часть стихов Ширмана посвящена богам, планетам и созвездиям. <���…> Мы не знаем – признаемся в невежестве, – где находится Дорадус, кровь Альдебарана не кипит в нас, – и поэтому мы можем Г.Ширману предоставить полную возможность спокойно предаваться своим странным занятиям – ходить “походкой лун”, испускать лучи своего черепа в “толпу тоскующих столетий”, “звездным холодом пылать”, или: “в ночь под Рождество”, “от ужаса синея”, “внимать зажженной вышине”. Ибо сам Ширман, покрутившись в “карусели Зодиака”, приходит в полное недоумение: “куда, зачем, откуда все мы”?»

«Ключ к пониманию Ширмана дают его стихи о наших днях», – замечает критик. И переходит к политическому доносу, не забывая аккуратно подкреплять его цитатами. Вывод: «Внутренний эмигрант, художественно-бесталанный человек, канцелярист с “неземными” настроениями, мещанин, говорящий о созвездиях Зодиака и тоскующий по московским купчихам, вполголоса брюзжащий на “диктаторствующий пролетариат”, – вот что такое Ширман, автор четырех книг» * * На литературном посту. 1927. № 3. С. 63–64. . Поэт ответил язвительной сатирой «Селиван искал крамолу…», но уже не смог ее опубликовать.

После таких приговоров в «Печати и революции» и «На литературном посту» выпускать новую книгу было небезопасно – пока еще в литературном, не в полицейском смысле. Сборник «Апокрифы» (149 стихотворений) был готов к печати, но Союз поэтов, видимо, поостерегся предоставлять Ширману свою «марку» даже за его счет. В рукописи, по которой «Апокрифы» впервые полностью публикуются в этой книге, указаны предполагаемые выходные данные: Ленинград, издание автора, 1927. Почему оно не состоялось, неизвестно, но явно не потому, что у автора кончились деньги. Представлялась ли рукопись в цензуру, тоже неизвестно. Вариант «Запретной поэмы» с выходными данными: Лейпциг, 1926 – для большой книги не годился. Думаю, «Лейпциг» находился в маленькой московской или подмосковной типографии, подальше от глаз Главлита – организации в то время еще весьма либеральной, но достаточно зоркой. Никакой политики в «запретности» нет: автор отстаивает право на «крепкие слова», рифмующиеся с «поезда» и «воркуй», но не пишет их полностью.