Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Якубовский, сам писавший стихи и даже удостоившийся похвал Андрея Белого, обратил внимание на то, что «с первой же страницы любого из (рецензируемых четырех – В.М. ) сборников Ширмана на читателя обрушивается град астрономических, исторических, географических, мифических (так! – В.М. ) и проч. имен». Для ортодоксальной критики того времени это было однозначным недостатком. Достаточно вспомнить о реакции на поздние книги Брюсова – проповедника «научной поэзии», члена партии и «ответственного работника». Один из наиболее образованных «комсомольских поэтов» Виссарион Саянов, сетуя на обилие непонятных слов в его поздних стихах, честно признался, что они «подорвали уважение к поэзии Брюсова у людей нашего поколения» * * Саянов В. Валерий Брюсов // Брюсов В. Стихотворения. Л., 1959. С. 34. .

Более грозно звучали политические выводы Якубовского: «Разлагающиеся, от имени которых говорит Ширман, зашли так далеко в процессе распада, что лишились уже многих человеческих свойств. Они противопоставляют себя живой действительности». Строку «Не презираем победивший класс» критик назвал «величественным жестом, пахнущим психиатрической клиникой, за которым, впрочем, скрывается некая идеологическая программа, выраженная с большой безвкусицей в ряде пошлостей и неблагозвучно» (рецензенту следовало бы поучиться у бранимого им автора русскому языку). Действительно, стихи Григория Яковлевича часто негладки и порой безвкусны, но в них нет прилизанной «литературщины», которая обыкновенно отличает эпигонов. Их можно обвинить во многих грехах, но не применишь к ним язвительную формулу Николая Полевого: «Они, как пол лощеный, гладки – на мысли не споткнешься в них». Даже когда Ширману изменяют вкус и мера, он необычен:

Благовоспитанный эпигон так не напишет. Не напишет он и такое несуразное:

Но не одними «объедками пера» силен Ширман. Порой в его стихи проникает что-то жутковато-запредельное, заставляющее вспомнить современные триллеры:

То, что сегодня кажется жутковатой фантасмагорией, первым читателям было привычно и понятно. Известно, что после смерти Ленина был создан Институт мозга, призванный не только изучать деятельность человеческого мозга, но и сохранить мозг вождя до того времени, когда люди научатся побеждать смерть физическим путем. Идея физического воскрешения мертвых владела Николаем Федоровым, известную дань подобным теориям отдали Циолковский и Чижевский, а с начала 1920-х в разных странах велись широкомасштабные исследования по предотвращению старения (вспомним хотя бы «Собачье сердце» врача Булгакова), имевшие конечной – пусть и утопической – целью физическое бессмертие организма. Григорию Яковлевичу подобная тематика была близка и как поэту, и как врачу.

Цензура еще не «делала стойку» на каждое упоминание Ленина в неполитическом контексте, хотя Обрадович отрицательно отозвался о строке «Месяц лысый, словно Ленин», заметив, что она «не увеличивает художественную ценность творчества Ширмана». Хорошо, что никто из бдительных не отреагировал на концовку стихотворения «Яд» в «Карусели Зодиака» о… сифилисе:

И величайший сын планеты

Его конца не избежал.

О ком это? В контексте слухов тех лет, особенно циркулировавших во врачебной среде, ответ напрашивается сам собой.

«Ширман специализировался на сонетах, он пишет их много, с большой развязностью и самоуверенностью. Безвкусица и неблагозвучия – их отличительные черты». В первом критик прав: Георгий Яковлевич был несомненным метроманом. Оговорюсь, что не вкладываю в это слово уничижительного смысла – писание стихов было для него душевной потребностью, а как литературно честолюбивый человек он относился к поэзии со всей серьезностью. Подобно графу Хвостову, он «любил писать стихи и отдавать в печать». Что в этом худого?! Поэт должен любить писать стихи (не ненавидеть же) и отправлять их в печать (не в корзину же). Принято ехидничать над словами Боборыкина о том, что он писал «много, быстро, хорошо». Ширман писал много и быстро, в чем сам признавался («…Молюсь я каждый день молитвою в четырнадцать поклонов») и над чем даже иронизировал («Беда, я беспощадно плодовит. Решила муза все побить рекорды»). Дальше – судить читателям.