Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

И камни, камни станут плавки.
И грусть моя, как смех, легка.
И без единой переправки
Из пальцев вылезет строка.

В резной бокал строфы мгновенной
Тоска не выльется моя.
Полезет пламенная пена
Через зыбучие края.

И матерьял всегда в остатке
Для новой схватки роковой.
И сердце пьяно кровью сладкой
И бьется певчею волной.

О грудь скалистую… Трепещет,
Орленком в скорлупу звенит,
Пока строки змеею вещей
Златой расколется гранит.

И скорлупа страницы треснет.
То юный образ – головой.
И синими крылами песня
Ударит в купол мировой.

В снегу страницы мой костер.
А хворост строк и сух и крут.
Еще столетьями не стерт
Луны червонный полукруг.

И мутен лик, что там внутри.
Не разглядеть, не разобрать…
Отец ли там в огне зари,
Или во тьме пещеры мать.

Иль с пухлым пальчиком во рту
Младенец уцелевший там
Уж шлет проклятия кресту,
Обдумывая новый храм.

О, купол ночи расписной,
Чьи фрески звездные горят!
Века ты дремлешь надо мной…
Проснись и раскачай свой ад.

Ты желчью солнца просочи
До липкой зелени листы.
Лучей острейшие мечи
Вонзи в бессмертье красоты.

Ну вот до сентября довез
Мой славный конь, росою мытый.
Над головою кисти звезд,
И в листьях золотых копыта.

Их золото нежнее стружек
Сосново-золотой доски.
И пес мой, ветер, с ними дружен
И кружит их, как лепестки.

То лепестки цветов огромных,
Самих деревьев седина.
Закатов бешеные домны
Их раскалили докрасна.

И вьется, вьется дым ленивый,
И птиц и строк последний дым.
И сумрак строг, и топчет нивы
Последним стадом золотым.

По камерам былых столетий
Я вечерами проходил.
Я слушал, как решетка светит, –
Язык луны в тисках удил.

Чего, чего я там не делал,
Кого, кого я не ласкал…
И пенилось от женщин тело,
Как вал морской от голых скал.

И бард за то, что шкура барса
Там под плащом, как под фатой,
Струями песни улыбался
Пантере ночи золотой.

Не так давно я ломти грусти
Голодным ивам подавал.
А вот сейчас пропеллер спустит
Меня на Марса странный вал.

Не знаю, в камеру какую
Зашел я в этот вечер свой…
Какой там век идет?.. Тоскуют.
Двадцатый? – Нет. Сороковой.

Жена, твои несчастны уши.
В дырявые сосуды их
Вливаю только что блеснувший,
Еще не остуженный стих.

Я знаю, знаю, знаю трижды,
Что ловишь ты прекрасных мух.
Когда читаю, не горишь ты,
И где-то в тряпочках твой слух.

И слышу смех твой полудетский…
То звон строки, словечек бой
Сквозь тень, уснувшую мертвецки,
Твоей ресницы голубой.

Но, друг ближайший мой, пойми ты,
Что никогда так одинок,
Как в этот век, тоской облитый,
Поэта не бывал венок.

И снежную страницы скатерть
Вино тоски облило сплошь.
И в час зеленый на закате
Поэт, как правду, ценит ложь.

Белый свет безбрежен,
Белый океан.
Смерть зарею брезжит,
Тушит звезды ран.

Корабли да вьюги
Пашут нашу гладь.
На зеленом юге
Северу пылать.

Быть снегам и пене,
Выть луне и псам.
В сердце песнопенье
Утоплю я сам.

Никому навстречу,
Руку никому.
Тишиной отмечу
Голубую тьму.

О, ночь, я вновь твою свирель ищу.
Упал как занавес закат.
Конец неконченому зрелищу,
И звезды свищут и галдят.

А ты с луною целомудренной.
Под ней земли живой экран.
И парики садов напудрены.
И блеск из окон, глаз и ран.

И бледные гиганты прыгают.
Кто пьян, кто счастлив, кто казнен.
А день встает злаченой книгою
И скупо счет ведет времен.

Черные строф кружева.
Белые плечи страничек.
Пальцами песню жевал,
С адом безумья граничил.

Слушал, как движется ящер
С воем о будущем Канте,
Видел, как Дарвин блестяще
Тянет в лесах канитель.

Пену прибоев оскаля,
Челюсти рвал океан.
Жрет Атлантиду каналья,
Давится левиафан.