Евгений Лукин - Бал был бел

Безнадёжное «зеро».
Где же адская бумага,
петушиное перо,
опереточная шпага?

Год любви любой ценой —
вот и всё, о чём просил бы.
Как ты выдуман, Хромой,
беспощадно и красиво!

Точно не твою судьбу, но чью-то
одарил Господь, попутал бес.
Краткое, свершившееся чудо.
Больше не предвидится чудес.
Говори что надо и не надо,
только о случившемся молчи.
В чёрном кофе кубик рафинада —
белый домик раствори в ночи.

Пересыпан городок
снегом, будто нафталином.
Утро зимнее, пошли нам
лучезарный колобок.
После вьюжных веретён
пусть мигнёт румяным веком,
по заоблачным сусекам
добрым Боженькой метён.

Идите к чёрту, господа,
прямыми стройными рядами —
и возраст вашими годами
не измеряйте никогда!
Нам, слава богу, не до вас,
когда мы, рук не разнимая,
глазеем на январский вяз,
а он цветёт, как вишня в мае.

И постигаешь в размышленьи праздном,
что чувство, полыхнувшее из тьмы,
сравнимо лишь со старческим маразмом,
когда и впрямь становимся детьми.
Прилично ли, скажите, в наши годы
по скверу, взявшись за руки, брести,
где скалят зубы взрослые уроды,
которым часто нет и двадцати?

Нет, никогда уж нам не стать
ни патриархом, ни матроной:
пропустишь миг определённый —
и возраста не наверстать.
Нужна особенная стать,
авторитет, по крайней мере,
учить на собственном примере,
как можно этакими стать.

Ещё жива отзывчивая плоть.
Ещё чудит, петляет колея.
Поистине всемилостив Господь,
когда щадит такую тварь, как я.
Самовлюблённый жадный упырёк,
что я творил! И что я говорил!
А Он меня не только уберёг —
Он мне с тобою встречу подарил.

Моя пятидесятая весна
перебирает ивовые плети,
как будто на пятидесятилетье
неладное задумала она:
«Вот эта розга, — пробует, — длинна,
та — коротка, а тоненькие эти
и вовсе не откликнутся в поэте…
Когда бы в молодые времена!»

Метафора — намёк
на то, что всё похоже:
и ветреный денёк,
и рваная рогожа,
и рожей за пенёк
задевший друг Серёжа
везде одно и то же,
а нам и невдомёк.

Человек интересен, когда ему нечего делать,
а иначе он скучен и прост, как деталь агрегата:
вычитает из ста восемнадцати семьдесят девять,
отправляется спать поздновато, встаёт рановато,
исправляет косилку, поскольку грядёт косовица [16] Косовица — сенокос. ,
сочиняет статью о полезных сортах маринада.
И кончается жизнь. И не то чтобы там удавиться,
а подумать-то некогда: «На фиг мне всё это надо?»

Согласно индийским гультяям [17] Гультяй — пьяница, лодырь, лоботряс. ,
любое деяние — зло.
А я уродился лентяем —
и, стало быть, мне повезло.
И, стало быть, спрошенный небом,
скажу, незапятнанно бел:
«Не брал. Не участвовал. Не был.
Нескладные песенки пел».

Не давать им пряников!
Отхлестать орешником!
Из-за этих праведников
я считаюсь грешником!

Повстречаешь — тресни-ка
в лоб зелейной скляницей!
Из-за этих трезвенников
я считаюсь пьяницей!

Стих утоплен в вермутах.
Стро́ки — нищета и сушь.
Из-за этих лермонтовых
я и не считаюсь уж!

Звуки пошли не те —
глу́хи, невнятны, ту́пы.
Яблоки в темноте
падают — словно трупы.
Вот и сижу в саду,
внемля недобрым звукам.
Скоро ведь упаду
с тем же коротким стуком.

Проспект — и ни единого мента,
хотя обычно по менту на рыло.
Остолбенел. Накрыла немота.
Потом надежда робкая накрыла.
Неужто впрямь? Неужто белокрыло
взбурлило небо, и легла, крута,
архангела разящая пята?
Слабо́ легавым против Гавриила.
Его пята — надгробная плита.
А ты мне что намедни говорила?
Мол, не молись, не выйдет ни черта…
Ты погляди, какая лепота!
И улица лежит, не пронята
ни трелию, ни топотом мента.