Варвара Малахиева-Мирович - Хризалида

Глухой и слепой,
Горбатый и старенький,
С клюкой и сумой
Сижу на завалинке.

Теплеет апрель
Теплынью богатою.
Весенняя прель
Просырила заплаты.

Кружит по руке
Мурашка залетная.
Кружит налегке,
Сестра беззаботная.

Клюкой бы не смять
Траву подорожную.
Жизнь и ей благодать —
Дыхание Божие.

Однодневка в золотом уборе
Залетела в комнату мою.
Поискала солнца и простора,
И цветов, что сладкий сок дают.

И устав от поисков напрасных,
Крылышки сложила и легла
На кругу моей коробки красной
И без лишних жалоб умерла.

Стонет зверь в лесном капкане,
В мышеловке бьется мышь,
Тонет судно в океане.
Ты, уснувший, мирно спишь,

Упоен вином покоя,
И не слышишь, как вдали
Твари в смертной муке воют,
Тонут в море корабли.

Шелесты. Нежные лепеты.
Теплые капли в листах.
Шорохи. Росные трепеты
В розовой кашки лугах.

Тень мимолетного облака.
Легкий серебряный дым.
Матово-белое, доброе
Мягкое солнце за ним.

Если мир лежит во зле —
Отчего так ясны звезды
И цветов осенних гроздья
В золотой лампадной мгле

Так торжественно прекрасны?
И чиста любовь моя
И из чаши бытия
Смерть, как жизнь, принять согласна.

Окончив речь свою, прославил
Христа и к небу взор поднял,
Безмолвствуя, апостол Павел.
И весь ареопаг молчал.

Потом слова зашелестели
То тут, то там, — и вспыхнул смех:
«Чьи кости мертвые истлели,
Он оживить мечтает тех.
Презреть слова его пустые!
Танатос жертв не отдает.
Пойдемте пить и есть, живые,
А мертвый в гробе пусть гниет».

И только женщина рыдала
Одна, по имени Дамарь,
И сквозь рыдания шептала:
«Услышь, мой друг, мой брат, мой царь!
В Аида черную обитель
Ты заключен не навсегда,
Сойдет к нам Эрос-воскреситель
И воскресит нас в день Суда».

Ковчег над бурным океаном
И малый остров — Арарат.
А мир под ними бездыханный
Грехов, борьбы, надежд, утрат.

И будет радуга лишь Ною,
И с ним в завет Господь войдет.
Но кто же тех, кто под водою,
Кто их услышит, кто спасет?

На мяльцах мяли,
Искали кострички,
Мыкали, чесали,
Связывали в мычки.

Прялкой вили, вили,
Тоньше стали вить
И перетоньшили —
Разорвали нить.

Забрели ко мне под вечер
Волшебные солнца лучи.
Пыльный воздух дрожит, просвечен,
Как мерцанье вербной свечи.

На зеленом лугу обоев
От окна зажглось окно.
Там — пустое, здесь — золотое,
И плывет по стене оно.

Доплывет до окна и угаснет,
Возвращая ночи приход.
Звезды, звезды, счастье несчастных,
Письмена благодатных высот.

Как примириться сердцу
С огнем мировых страданий?
Как принять избиение младенцев
И ужас, когда тонул Титаник?
Тоску в каземате
На смерть осужденного,
Казнь боярина,
На кол посаженного,
Еретика, на костре сожженного,
И Христа, Христа в тюрьме под стражею.
Или всё, что у нас считается
Ужасом, мукою, кровью —
Там, в небесах, называется
Господней любовью?

Я — революция. Я пламень мировой.
Нет нужды мне, что вы боитесь дыма,
Что вопли жертв влекутся вслед за мной,
И всё разрушилось, что было нерушимо.

Звериное мое страшит вас естество.
Вы ярости моей трепещете, народы.
И сквозь пожары гнева моего
Не видите за мной дитя мое — Свободу.