Варвара Малахиева-Мирович - Хризалида

С вершин [Фавора] ветер налетает,
Взметает прах всех четырех дорог
И, злобствуя над нами, раскрывает
Шатра убогий кров.

В Вефиле у тебя есть крепкая храмина
И мать твоих детей, любимая жена,
Но мы одни под звездами пустыни,
Что ты вошел ко мне, не будет знать она.

Не просит ласк дряхлеющее тело,
И поздно мне дитя твое зачать.
Я в эту ночь, припав к тебе, хотела,
Как встарь, на звезды поглядеть опять.

Ты вдаль уйдешь, но станет ночь теплее,
И я во сне услышу, как тогда:
«Роав, Роав, ты мне всех жен милее,
Ты мне сестра, голубка и звезда».

У колодца ведра плескались,
И всю воду я разлила
Оттого, что мысли мешались
И душа как в аду жила.

Вдруг подходит ко мне прохожий,
Не священник и не левит,
Но по виду служитель Божий,
И смиренно мне говорит:

«Дай мне пить, жена-самарянка».
«Нашел у кого просить!
У колодца я спозаранку
И воды не могу наносить.
Я в колодец ведро уронила
И разбила два кувшина,
Ты не знаешь, что со мной было».
Он сказал: «Ты блудница, жена,
И сегодня горишь в геенне,
И в сердце твоем нож
И своей, и чужой измены.
И всегда ты жаждешь и пьешь,
Угасить напрасно желая
Негасимую муку твою.
У меня же вода есть такая,
Коей жажду навек утолю».

Я молчала у ног пророка,
Но с груди моей камень упал.
А над нами высоко-высоко
Белый голубь летал.

Гляжу с вниманием прилежным
В полуоткрытое окно:
По синим пажитям неспешно
Влача пушистое руно,

Волнисто-снежными стадами
Плывут и тают облака,
А там, вдали за облаками,
Весь мир держащая Рука

И надо мною, и над ними
Незримо чертит письмена.
И не стереть ничье в них имя,
Ни одного виденья сна.

Шел Иуда полями.
Трава под его ногой
Свивалась в черное пламя,
И камень стонал немой.

В страхе бежал с дороги
Пред ним скорпион и змей.
И русло менял в тревоге
Бегущий мимо ручей.

Смерти искал Иуда,
Но тщетно звучал призыв.
Свершилось новое чудо
Под кущею белых олив.

Ветви обвиться не дали
Проклятой петле вокруг,
И роща вся задрожала,
Как будто пронесся дух.

Пал Иуда на землю,
Как зверь, завыл, скорбя,
И услышал голос: «Я внемлю.
Я здесь. Я простил тебя».

Смуглая и стройная рабыня
С Моавитских гор,
Я любила в розовой пустыне
Авраама царственный шатер.

Зачала я сына Аврааму.
Чрево, плод несущее, — алтарь!
Неужели покоряться станет
Госпоже неплодной — мать-Агарь?

Но страшна жены бездетной ярость.
И молил, и плакал Измаил.
Обрекла его изгнанью Сара.
Господин меня не защитил.

Я и отрок в розовой пустыне
От рассвета горького утра
Целый день под небом жгуче-синим
Вдаль идем от милого шатра.

Не слышна мне жажда и усталость,
Не палит меня палящий зной.
Только страшно, что в пустыне алой
Первенец погибнет мой.

Горних высей высота,
Дольних мыслей суета,
Чад сгоревшего огня
Ждут ответа от меня.

Растроилась жизнь моя:
Дух — в заоблачных краях.
«Я» души — в земном бреду.
Сердце — в огненном аду.

Что в ответ могу сказать?
Буду завтра бресть опять
В трех мирах тройным путем,
Всё тоскуя об Одном.

Тревожно, грустно и светло
Над сердцем облако прошло,
Блеснули алые края —
Мечта закатная моя.

Пробилось золото лучей —
Отсвет далеких светлых дней,
И снова сумрак предночной,
Угрюмо сизый и немой.

Пролетит и не вернется птица,
Проблестит и канет в ночь зарница.
Это облако ты видишь только раз,
Не зажжется пламень, что погас.

У сухих цветов ожить нет силы.
Мертвецы не встанут из могилы.
Только сердце свой пройденный путь,
Глупое, всё думает вернуть.