Варвара Малахиева-Мирович - Хризалида

И души зреющие наши
Навстречу радужным лучам
Согласно поднялись, как чаши,
И мы вошли в надзвездный храм.

Но в литургийные те миги
Душа сумела ль угадать
Небес таинственные сдвиги
И посвящение принять,

Иль прозвучал в путях вселенной
Небес таинственный призыв
Невоплотимо и забвенно,
Земли и звезд не утолив.

Как в сердце иногда, бесплодном и сухом,
Видение царит возлюбленного лика,
Так вознеслась над мертвенным песком
Здесь, на холме, душистая гвоздика.

И тем прелестней белые цветы,
Тем упоительней их сон благоуханный,
Что места нет для красоты
В пустыне этой безымянной.

Тропинка дальняя, прикрытая
Полузасохшею листвой,
В долинах прошлого забытая,
Нежданно встала предо мной.

Туда вело ее сияние
Во мгле осеннего утра,
Где в серебристом одеянии
Взнеслась зубчатая гора.

Там, легким куполом венчанная,
Белела церковь над горой,
К ней поднималась я, избранная
Твоей невестой и сестрой.

Но нить судьбы неумолимая
Меня далеко отвела.
И мимо церкви, жизни мимо я
В Невозвратимое ушла.

Я живу в жестоких буднях,
В черных снах, в позорных днях.
У меня в колодках руки,
Ноги в тяжких кандалах.

Надо мною вьется ворон,
Ворон с кличкой «Никогда».
Предо мной колодец черный.
Спит в нем мертвая вода.

С отвращеньем, с тошнотою
Жажду смертную мою
Этой мертвою водою
Утоляю я. И сплю.

Туманы утренние тают,
В полях святая тишина.
Капуста сизо-голубая
Мечтанья сонного полна.

За васильковою межою,
Где белокурые овсы
Под сребротканой пеленою
Еще не высохшей росы,

Как орифламмы золотые
Зенита летнего, везде
Взнеслись рябины полевые
На опустевшей борозде.

Склонись душой своей усталой,
Непримиренной и больной,
Как стебель сломанный, завялый,
К груди забытой, но родной.

Не шумите, ветры, так приветно.
Я не здешний. Я от века странник.
И со мной шептаться вам запретно.
Из эдемов мира я изгнанник.

Для меня нет отдыха и крова,
Ни струи прохладного ручья
Ни в пределах жребия земного,
Ни в иных пространствах бытия.

Выплывают из пещеры Ночи
Смутные предметы, лики дня.
Недоверчиво знакомые их очи
И нерадостно косятся на меня.

Полупризрак, полутень былого,
Я для них смущающий укор
И намек, что тайн пути ночного
Не уловит утренний их взор.

Белизной синеющею двери
Больно ранят сумрачный покой.
Свет растет, но взор ему не верит,
Взор души с полночной слился тьмой.

Стук ножа в подпольной кухне гулок.
Где-то льется переплеск ведра.
Воз грохочет в дальнем переулке,
День базарный — повезли дрова.

Рынок жизни. Купля и продажа.
Бой стяжаний. Жажда обмануть.
Тихо шепчет сердце: «О, когда же
На земле окончится мой путь».

Опять мне идти по той же дорожке.
Помоги мне, Господи, помоги…
Пробей в тюремной стене окошко
Иль нетерпенье мое сожги.

Стеной у стены всё те же березы,
За стеною, Господи, всё тот же плач,
Наутро всё той же казни угрозы,
Сторож немой и глухой палач.

И желчь, и уксус трапезы тюремной,
Перезвон оков, часовых шаги,
Досуг мертвящий, труд подъяремный,
Помоги мне, Господи, помоги!

На этот синий купол в инее
И на морозный этот крест
Туманы зимнего уныния
Ползут с изгнаннических мест.

Туманы дольние и слезные
Со всех сторон плывут, плывут.
И осенения березные
Для них шатер тоски плетут.

И льнут, и льнут воспоминания
К багряно-тусклым кирпичам
Всей подневольностью изгнания,
Всей болью по родным краям.