Варвара Малахиева-Мирович - Хризалида

За рассветными туманами
Золотое море светится.
Спи, не плачь, моя желанная,
Все пути у Бога встретятся.

Баю, баю, баю, Лисик,
Баю, баю, мой пушистик,
Золотая шубка,
Вишневые губки.

Вишневые ветки
Полны белым цветом.
От синего неба
Синие просветы.

Голуби летают
С каждым кругом
Выше.
С каждым кругом
Тише.
Баю, баю, баю.

В осияньи белом инея,
В бирюзовых небесах
Золотая встала скиния
В бледно-радужных кругах.

Под завесой голубеющей
Скрыты Божьи письмена.
И в лучах невечереющих
Даль безродная ясна.

Бердслей, Уайльд и Боделэр
В твоем лилово-синем гроте
Своих падений и химер
Курят куреньем приворотным.

Но в пряном воздухе твоем,
Как луч лампады золотистый,
Уж зреет дума об ином,
Священножертвенном и чистом.

Mater dolorosa,
На твоих глазах
Крестной скорби слезы.

А в твоих глазах
Тайны омовенья
Чистою росой,
Тайна пробужденья
Жизни в мир иной.

Я видела крестик твой белый,
И абрис головки твоей,
И взор твой, и робкий и смелый,
В крестовом походе детей.

Ты лилии рвал по дороге,
Следил за игрой облаков,
Но думал, все думал о Боге,
И радостно взял тебя Бог.

А после родился ты в Риме
И жил в нем — художник-поэт.
В истории есть твое имя,
А в сердце храню я твой след.

Печальной тайною волнующе согреты
Черты двух душ, покинувших меня.
Являет лик безвестного портрета,
Загадочно в себе соединя

Мысль одного, глубинный свет другого —
И общего изгнания пути.
Глядят глаза и мягко и сурово,
В устах застыло горькое «прости».

Таит следы недоболевшей боли
Мучительно приподнятая бровь.
Боренье тяжкое своей и Божьей воли
И отягченная изменою любовь.

Как любит он со мною долгим взглядом
Обмениваться в ночь без отдыха и сна.
И до утра исполненную ядом
Мы чашу пьем. И нет у чаши дна.

Твой озаренный бледный лик,
Твой голос, дико вдохновенный,
В пожар души моей проник,
Как перезвон набата медный.

«Должна быть шпага. На клинке
Ее начертаны обеты.
Не здесь. Не в мире. Вдалеке,
В руках у Бога шпага эта».

Как белый саван, облекал
Тебя наряд твой сумасшедший,
И неземным огнем сиял
Твой взор, в безумие ушедший…

Мой дальний друг, моя сестра,
Я эту шпагу отыскала
И знаю, как она остра —
Острей, чем самой смерти жало.

В первое утро мира
Слетелись эльфы
На крылах стрекозиных
На песчаный холмик,
Где розовый вереск
Кадил ароматами
Росного ладана.

«Молились вы Богу,
Малютки крылатые?» —
Спросил их Ангел
У райских врат.

В первое утро мира
Ответили эльфы
Строгому Ангелу
На призыв к молитве:

«Молитва наша —
Трепет крыльев
И их переливы
На утреннем солнце.
Причастная чаша —
Розовый вереск.
И аллиллуйя —
Наши поцелуи».

В первое утро мира
Ева поздно встала.
Солнце лучами прямыми
Кудри ее расчесало.

Пальм голубых опахала
Свеяли снов налеты
С темных стрельчатых ресниц.

Чистого лотоса росы
Омыли ей лик и грудь.

Слетелись райские птицы
И в песнях запели райских
О счастии жить в раю.

И высоко на древе познания
Увидела Ева бездонный,
Таинственно-черный, влекущий
Загадкою страшной взор.
И скучны стали райские песни
Еве с тех пор.