Франческо Петрарка - Лирика

Нет, вы не гибели моей хотели

Живая жертва недругу нужна.

LXXXVIII

Со мной надежда все играет в прятки,

Тогда как мне отпущен краткий срок.

Бежать бы раньше, не жалея ног!

Быстрее, чем галопом! Без оглядки!

Теперь трудней, но, сил собрав остатки,

Я прочь бегу, прижав рукою бок.

Опасность позади. Но я не смог

Стереть с лица следы неравной схватки.

Кто на пути к любви - очнись! Куда!

Кто ж не вернулся - бойся: одолеет

Безмерный жар, - как я, беги, не жди!

Из тысячи один спастись сумеет:

Моя врагиня как была тверда,

Но след стрелы - и у нее в груди.

LXXXIX

Я после долгих лет бежал из плена

Любовного - и, дамы, без конца

Рассказывать могу, как беглеца

Расстроила такая перемена.

Внушало сердце мне, что, несомненно,

Одно не сможет жить, как вдруг льстеца

Встречаю, кто любого мудреца

Предательством поставит на колена.

И вот уже, вздыхая о былом,

Я говорил: "Был сладостнее гнет,

Чем воля", - и цепей алкал знакомых.

Я слишком поздно понял свой просчет

И, пленник вновь, теперь с таким трудом

Невероятный исправляю промах.

XC

В колечки золотые ветерок

Закручивал податливые пряди,

И несказанный свет сиял во взгляде

Прекрасных глаз, который днесь поблек,

И лик ничуть, казалось, не был строг

Иль маска то была, обмана ради?

И дрогнул я при первой же осаде

И уберечься от огня не смог.

Легко, как двигалась она, не ходит

Никто из смертных; музыкой чудесной

Звучали в ангельских устах слова.

Живое солнце, светлый дух небесный

Я лицезрел... Но рана не проходит,

Когда теряет силу тетива.

XCI

Красавица, избранная тобою,

Внезапно нас покинула - и смело,

Как я надеюсь, в небо улетела:

Жила столь милой, тихою такою.

Тебе ж пора, взяв крепкою рукою

Ключи от сердца, коими владела,

За ней - прямой стезею - до предела.

Пусть не тягчим ты ношею земною;

От главной ты избавлен, хоть нежданно,

Теперь легко от прочих отрешиться,

Как страннику, обретшему свободу.

Ты видишь ныне: к смерти все стремится,

Что создано; душе идти желанно

Без груза к роковому переходу.

XCII

Рыдайте, дамы. Пусть Амур заплачет.

Влюбленные, последний пробил час

Того, кто на земле прославил вас,

Кто сам любил и знал, что это значит.

Пусть боль моя стыдливо слез не прячет,

Пускай сухими не оставит глаз:

Умолк певца любви волшебный глас,

И новый стих уже не будет начат.

Настройтесь, песни, на печальный лад,

Оплакивая смерть мессера Чино.

Пистойцы, плачьте все до одного!

Рыдай, Пистойя, вероломный град,

Что сладкогласного лишился сына!

Ликуйте, небеса, приняв его!

XCIII

- Пиши, - Амур не раз повелевал,

Поведай всем по праву очевидца,

Как волею моей белеют лица,

Как жизнь дарю, сражая наповал.

Ты тоже умирал и оживал,

И все же мне пришлось с тобой проститься:

Ты знал, чем от меня отгородиться,

Но я настиг тебя, не сплоховал.

И если взор, в котором я однажды

Предстал тебе, чтобы в груди твоей

Создать редут, построить чудо-крепость,

Сопротивленье превратил в нелепость,

Быть может, слезы из твоих очей

Исторгну вновь - и не умру от жажды.

XCIV

Едва допущен в сердце пылким зреньем

Прекрасный образ, вечный победитель,

Сил жизненных растерянный блюститель

Всегда врасплох застигнут выдвореньем;

Усугубляя чудо повтореньем,

Изгнанник во враждебную обитель

Вторгается, неумолимый мститель,

И там грозит он тоже разореньем;

Влюбленные похожи друг на друга,

Когда в обоих жизненная сила

Обители свои переменила

И смертный вред обоим причинила;

И распознать невелика заслуга

Печальный признак моего недуга.

XCV

Когда бы чувства, полнящие грудь,

Могли наполнить жизнью эти строки,

То, как бы люди ни были жестоки,

Я мог бы жалость в каждого вдохнуть.

Но ты, сумевший мой булат согнуть,

Священный взор, зачем тебе упреки

Мои нужны и горьких слез потоки,

Когда ты в сердце властен заглянуть!

Лучу неудержимому подобен,

Что в дом заглядывает поутру,

Ты знаешь, по какой томлюсь причине.

Мне верность - враг, и тем сильней Петру

Завидую в душе и Магдалине,

И только ты понять меня способен.

XCVI

Я так устал без устали вздыхать,

Измученный тщетою ожиданья,

Что ненавидеть начал упованья

И о былой свободе помышлять.

Но образ милый не пускает вспять

И требует, как прежде, послушанья,