Филарет Чернов - Темный круг

Но что это? Раскатистое «а-а-а» теперь отчетливо слагается в звучное слово — Мускат.

Знакомый, совсем знакомый голос зовет его. Только надо вспомнить, вспомнить…

Что-то дикое и темное еще мешает Мускату вспомнить.

— Муска-а-а… а-а-а..!

Вот-вот, совсем близко, за этими рогатисто-ветвистыми ивами раздается голос.

Весь в струну напрягся Мускат — и вспомнил — узнал.

С бурной силой ударил задними копытами в землю: овражный дерн полетел комьями вверх. Изогнул шею Мускат, раздул ноздри и заржал. Заржал звонко, трубно…

При встрече коня и человека, казалось, стерлась на миг грань различия между ними.

А потом, после порыва радости, полуголый Санько бегал вокруг кабардинца, как безумный, весь — одна напряженная мысль: здоров ли Мускат?

Трясущимися руками, лаская, гладя, ощупывал он его ноги, бока, круп, спину, шею, — обвивал его голову руками, притягивал к себе и смотрел-впивался в его глаза, в которых уже таял зеленоватый огонек дикости и проступал ровный, теплый и спокойный свет мягкого, чуть темного бархата.

И радовался и боялся радоваться Санько — вдруг обнаружит страшное?

Огладил, ощупал коня. Послюнявленным пальцем стер на атласистой рыжинке тугого крупа какое-то серое пятнышко.

И вот последнее должен был испытать Санько — бег Муската, его ветровой, легкий, как лет птицы, бег.

Напрягся Санько, укрепил ноги, потом пружиной оттолкнулся от земли и ловко, как подобало ему — испытанному табунщику — мягко, опустился на изгиб тонко вырисованного крестца породистой лошади.

Не дрогнул Мускат. Не шелохнулся. Был крепок по-прежнему, как сталь.

И когда Санько, пожав ласково коленями его тугие бока и по-особенному, по-табунщицки гикнул, наклонясь к его шее, почти касаясь головой его головы, Мускат послушно и стремительно взмыл на некрутой здесь взлобок оврага, куда направил его Санько.

Вздымился пылью — сухим прахом сыпучий овражный суглинок.

Вынесся Мускат на чистое и ровное степное лоно.

Дикий восторг охватил и Санько: и он по-лошадиному заржал от радости.

* * *

На медленном восходе великого степного солнца табунщики, пасшие мощные косяки маток на ближних к колхозу выгонах, видели нечто совершенно необычайное.

Голый человек, бешено-дымно завихривая песчано-степную дорогу, мчался к селению.

Голый человек держал рупором у рта кисть руки, а другой обвивал крутящуюся шею коня.

Конь и человек трубили…

«Знамя». 1934, № 12.

1. Вступление

Не систематически, не последовательно, а так, что вспомнится, — так вот, я решил сделать запись о Филарете Ивановиче Чернове, моем друге и замечательном поэте-лирике, родившемся в 1877 году в городе Коврове и умершем 4 декабря, в 8 часов утра, в 1940 году в Москве.

2. Келия

Узкая комната, диван, маленький письменный столик, где обедают и пьют чай, табуретка и стул — вот и вся обстановка комнаты, где проживал Филарет Чернов в Москве в Малом Факельном переулке.

Стены комнаты были сплошь покрыты вырезками картинок из «Нивы», «Родины», «Пробуждения» и прочих иллюстрированных журналов. Все эти вырезки крепко приклеивались к стене, одна к другой, и получалось нечто вроде обоев. Комната всегда была чисто прибрана, на оконце стояли цветы герани и бегонии, около письменного стола виднелся бюст из серой глины хозяина этой комнаты Филарета Чернова. Комната напоминала келию.

3. Голуби

Вся небольшая площадка, с булыжной мостовой двигалась, переливалась серо-радужными переливами — это было как-то странно, почти нереально. Среди площадки стояла баба с корзинкой семян, и когда кто-либо, любивший интересные зрелища, покупал у этой бабы семя и бросал на мостовую — эта живая колеблющаяся мостовая бурлила тысячью сизарей, и это было очаровательно. Филарет Иванович, весь загоревшийся, с блестящими глазами, быстро пошел к зрелищу. Я поспешил за ним.

— Вот жизнь, какая радость жизни здесь, — сказал он, — и как много здесь русского, старинного!

4. Первый раз

Я помню (это было в Перове), отец однажды приехал не один, с ним приехало двое.

Один был солидный и большой — это был замечательный певец Александр Григорьевич Ляхович. Другой был молодой, широкоплечий, плотный человек с каким-то рысьим взглядом и негладкой кожей на лице — это был Филарет Иванович Чернов.