Коллектив авторов - Великолепная десятка - Сборник современной прозы и поэзии

Славка оторвался от парапета, заспешил по Невскому. Затем побежал. Помчался, расталкивая прохожих. На углу с Владимирским рванул на себя ту самую дверь, ввалился вовнутрь.

Его встретил холл «Рэдиссона». Портье за стойкой, лощёные носильщики, охрана в приталенных пиджаках. Мраморный пол, люстры на потолке, вазоны с цветами. Никакого «Сайгона», ни малейшего его признака. Пружинистым шагом пересекая холл, к Славке стремительно двигался сосредоточенный, коротко стриженный мужик с рацией на боку. Охранник, сейчас спросит, какого чёрта он здесь забыл.

Славка нашарил за спиной дверь, попятился. Мельком увидел своё отражение в зеркале – поджарый дядька с седыми висками. Вновь оказался на Невском, смахнул пот со лба, перевёл дух. Заглянуть можно лишь раз, вспомнил он. Только раз, больше не получится. Для того, чтобы снова увидеть всё, надо остаться. Сердцем, насовсем.

Тогда завтра его не станет, на его смерть напишут некролог. Может быть, даже сегодня. Не будет больше переполненных залов и телетрансляций. Не будет признания, денег. Не будет кричащей от наслаждения безотказной Аллочки. И Ольги с дочерью тоже не будет. Ничего не будет. И никого. Только те. Неудачники. Навсегда оставшиеся в восьмидесятых и девяностых. Затормозившие время. Нищие, спившиеся, обдолбанные. Чужие.

Или… Или всё не так? И это Ольга ему давно чужая? И светская жизнь, и прилизанная гостиная, и домик в Финляндии – всё не своё. Чужое. И он в этой чужой жизни – винтик, послушная марионетка, которая даже в постель ложится с молчаливого одобрения хозяйки.

А они – шумные, увлечённые, смеющиеся над неустроенностью, через край глотающие сырое питерское небо – всё-таки свои? Ведь Пат ему – своя. При мысли о Пат заныло между рёбрами. Тогда, в азартной сутолоке восьмидесятых, когда казалось, что всё самое интересное ещё не познано, всё главное ещё впереди, они расстались почти легко. Теперь же… Впереди ещё сколько-то концертов, банкетов, выставок и просмотров, аллочек или эллочек. А там, в «Сайгоне», осталось настоящее, своё. Самое дорогое.

Славка подошёл к двери, взялся за ручку, потянул. Услышал скрип и жадно, полной грудью вдохнул сладковато-терпкую смесь…

Пат сидела за столиком и цедила «маленький двойной». Когда Славка подошёл, она вскинула глаза с немым вопросом. Славка присел рядом.

– Я насовсем.

– Правда?

– Я тебя когда-нибудь обманывал?

Пат молча улыбнулась в ответ.

– А что там, снаружи? – спросил Славка.

– Пойдём, покажу.

Снаружи асфальтовой рекой тёк Невский – пешеходы, машины, дома. «Букинист», «Гастроном», «Военторг». Пионерские галстуки. Милиционер на перекрёстке. Киоск «Союзпечать».

Пат взяла Славку за руку, и от прикосновения её ладошки потеплело внутри.

– Почему ты решил остаться?

– Да так. Решил. Жить, а не доживать.

– Здесь?

Весь день накануне температура держалась около нуля. Ни тепло, ни холодно, а мерзко и липко. Гриппозное мутно-лиловое небо ежилось в ознобе и отхаркивало на опавшую листву игольчатую мокроту. Белое на золотом – красиво. Но Эгон знал, что ночью, ближе к утру, выпадет настоящий снег – глубокий, хрусткий, как свеженакрахмаленная простыня – и заботливо укроет город вместе со всеми его обидами и грехами.

Потому что эта ночь – особая, и просыпаться после нее надо если не обновленным, то хотя бы чуть-чуть другим.

Он потоптался у калитки, пытаясь просунуть руку в узкую щель почтового ящика. Ключик недели две как потерялся, но Эгон все никак не мог заказать новый. «Завтракайте вместе с Мартиной Штратен», – интимно шепнул ему в ухо мужской голос и смущенно прокашлялся. «Сам завтракай, недоумок, – буркнул Эгон, – в шесть часов вечера», – и переключился на «Гельзенкирхен Лайв». Его тут же окутало, закружило, поволокло, точно конфетный фантик по тротуару, переливчатое облако восточной музыки. Цимбалы, флейты и еще какой-то инструмент с грустно-пронзительным звучанием. Привычка слушать радио в наушниках осталась у Эгона с юности, но если раньше он выискивал в эфире молодежные программы, то теперь ловил все подряд – болтовня незримых модераторов и диджеев заглушала его собственные невеселые мысли и творила сладкую иллюзию дружеской беседы. Они казались удобными собеседниками, эти радиоголоса – забавляли и развлекали всякими прибаутками, но не лезли в душу, не задавали мучительных вопросов, не стыдили, когда что-то выходило вкривь и вкось. А главное – их можно было в любой момент включить или выключить.