Счастливые дети, страданием мы
Наш долг возместим на земле.
За милую душу (а, может быть, две?
Платон рассуждает о двух)
Учётная ставка твоя — голытьбе
Подспорье, творительный дух:
На ренту трудящимся жить не с руки.
К тому же, в меня ты влюблён —
Зато и проценты твои высоки,
Заоблачный Пигмалион.
Живое страдает — ты зверя во мне
Извёл, тунеядца избыл,
И боль, чтоб любимчик был счастлив вполне,
Сомнением усугубил.
Мне все твои ласки известны давно,
От них помрачилась душа.
Светло в твоём мире, лишь в душах темно —
Не этим ли жизнь хороша?
2-7 сентября 1982, 1995
* * *
Бездомен, потерян и слеп
Адам без Эдема.
Природа мертва, точно склеп,
Безвыходна дума.
К кому ностальгический вой
Во тьме обращаю?
Кто ведает плотью живой?
Пред кем я страдаю?
Пред кем, ужасающе гол,
Стою, как впервые, —
Весь — нерва трепещущий ствол,
Поля болевые?
Кем проклято тело — тюрьма
Грехов изначальных?
Страшны нам Твои закрома,
Великий молчальник!
5 декабря 1983
* * *
Не знаем и знать не будем ,
Зачем, осмысляя прах,
Ты склянку цикуты людям
Поднёс на семи ветрах.
Ты дразнишь нас: самобранку
Потянешь за утолок —
И вывернешь наизнанку
Вселенную, как чулок.
Ты даришь нам из улова
Набрякших сомненьем звёзд
Двудомную совесть: слово,
Кусающее свой хвост,
И там, где вчера зефиры
Искали с тобой родства,
Сегодня — чёрные дыры
Остывшего естества.
Не жертвенного ли дыма
И впрямь ты алчешь, господь?
Зачем так неумолима,
Так неутолима плоть?
Клянём, поучаем, судим —
И чувствуем со стыдом:
Не знаем и знать не будем ,
Куда мы во тьме бредём.
3-5 октября 1982
Река очистилась, но холодно. Зима
Своих высот не уступает.
Просторная и светлая тюрьма —
Край тучи, акватория, дома —
В негреющих лучах так весело сияет.
На этих пажитях не роскошь ли грустить?
Юдоль людская многоводна.
Вот шпиль над Петропавловкой блестит,
Вот стадо уток у моста гостит,
По ледяной воде распределясь свободно.
К чему тут новости? Адамов труд, прости.
Установился мир явлений.
Крепки екклесиастовы пути.
Потусторонней тени отвести
Не силится молвы усердствующий гений.
Всё в подражании, как древние твердят:
Суть творчества, любви и чести
И мира постиженье. Самый ад
Терпимее, когда его скрепят
Единством действия — во времени, на месте...
Весна не новую приносит благодать.
Спасибо ей! Она всё та же.
Как я люблю ее, не передать.
С тех пор, как дух мой начал увядать,
Всё сокровеннее ее возврат, всё краше.
8 марта — 7 октября 1982
Не всё ль в этой жизни было,
Что может судьба вместить?
Психею, что загрустила,
Не время ли отпустить?
Но нет, хоть полна копилка,
И переучтён итог,
Затягивается ссылка
Еще на один виток.
Терпи, хоть вконец приелись
Затверженные без нот
И кеплеров долгий эллипс,
И кориолисов гнёт.
А там — хула-хуп орбиты
В стоокую мглу стряхнёшь,
Все радости и обиды
Подателю их вернёшь,
Белково-астральной жиже,
Где бедствует естество,
Кивнёшь с порога... Всё ближе
Последнее торжество.
16 мая 1982
Лучшие мысли, ровесники дантовых дум,
В кухне поэта находят: он моет посуду.
Вывелись море и скалы, где, горд и угрюм,
Мнил его прадед великий: — Вовеки пребуду !
Только угрюмость осталась, а гордость ушла —
Или иною, невысокомерной сменилась.
Демократическая, кафкианская мгла,
Хлябь коммунальная — в те времена и не снилась.
Схвачены мы небывалой доселе игрой:
Фабулы нет, музы возгласов громких стыдятся.
Что-то умолкло в классической схеме. Герой
Гладит пелёнку, подмосткам оставив паяца.
Лучшие мысли — в вагоне, набитом битком
Бедами, горестями и враждой беспредметной,
В хмурой толпе — осеняют счастливца тайком,
Голос он слышит приветливый, шёпот заветный.
И проступает в убогом и страшном быту
Нечто щемяще-прекрасное, неназывное,
Будто в подводных садах, где, ступив за черту
Жизни, блуждает Садко, вспоминая земное.
20-21 апреля 1984, 1993
К ДЕЛЬВИГУ, НА УТКИНОЙ ДАЧЕ
1
В котельной, чуть мелодия изменит,
Само уединение — не впрок.
Беда непьющему! Он плащ наденет,
Скобу откинет, станет на порог.
Читать дальше