Хуан Хименес - Испанские поэты XX века

Посох держа на плечах,
смотрит пастух отрешенно,
как расплываются сосны
там, на краю небосклона;

тянется пыльное стадо,
тихое в час этот поздний,
и бубенцы под луною
все монотонней и слезней.

В белых туманах укрылся
хутор. Ни света, ни луга —
только сквозящая всюду
вечная чья-то разлука.

Речка в себе затаилась,
и хоть не видно протоки,
из тишины непроглядной
слышно, как воды глубоки.

Все расплывается. Глухо,
словно над вымершим краем.
Лишь под луной золотою
плач бубенцов нескончаем.

Под вечер осенний ветер
сорвал золотые листья.
Как грустно деревьям ночью,
как ночь эта долго длится!
Безжизненно-желтый месяц
вплывает в черные ветви;
ни плача, ни поцелуя
в его помертвелом свете.
Я нежно шепчу деревьям:
не плачьте о листьях желтых;
весной заклубится зелень
на ветках, дотла сожженных.
Но грустно молчат деревья,
скорбя о своей потере…
Не плачьте о желтых листьях:
и новые пожелтеют!

Я не вернусь. И в потемках
теплой и тихой волною
ночь убаюкает землю
под одинокой луною.

Ветер в покинутом доме,
где не оставлю и тени,
будет искать мою душу
и окликать запустенье.

Будет ли кто меня помнить,
я никогда не узнаю;
бог весть, найдется ли кто-то,
кто загрустит вспоминая.

Но будут цветы и звезды,
и радости, и страданья,
и где-то в тени деревьев
нечаянные свиданья.

И старое пианино
в ночи зазвучит порою,
но я уже темных окон
задумчиво не открою.

В этих долинах отрадных,
полных печальной услады,
синие дали певучи
от колокольчиков стада;
свет, на траве засыпая,
льет золотую прохладу,
ветви, мечту осыпая,
слушают плач водопада.

Статуя с посохом длинным —
пастырь застыл утомленный,
глядя, как вешний, зеленый
день угасает, и сонно
стадо по горному склону
всходит к лугам отдаленным,
и колокольчики сыплют
слезы стеклянного звона.

Пастырь, сыграй на свирели,
в жалобной песне старинной
выплачи слезы долины,
полной тоски и забвенья,
выплачи росы земные,
рек и ручьев сновиденья,
выплачи солнца рубины,
выплачи сердца руины.

Пастырь, свирель заиграет,
и утопают в рыдании —
рядом с тобой, за горами —
тихие долы Испании.

Я просто сказал однажды —
услышать она сумела, —
мне нравится, чтоб весною
любовь одевалась белым.

Глаза голубые вскинув,
взглянула с надеждой зыбкой,
и только детские губы
светились грустной улыбкой.

С тех пор, когда через площадь
я шел на майском закате,
она стояла у двери,
серьезная, в белом платье.

Тот букетик милых цветов,
что прислала ты мне весною
(о жасмин, о лимонный цвет!), —
до сих пор он везде со мною.

Что за чудо, — не вянет он,
этот запах белого цвета,
будто девичий твой вопрос,
дожидающийся ответа…

Спускаюсь в сад и женщин
встречаю… Я бы мог
взять мысленно за руку
вон ту… Беру — цветок…

Теперь они в фонтане…
О женщина, постой!..
Лишь звезды в нем. А звезды
не ухватить рукой.

В то утро весеннего дня
она обнимала меня,
и, дол покидая зеленый,
пел жаворонок полусонный
про утро весеннего дня!

О бабочке — о белокрылой
летунье над пашнею стылой —
я ей рассказать не успел,
услышав: «Люблю тебя, милый!»
и рот ее розой зардел!