Николай Асеев - Пламя Победы

И сердце ее
продолжало биться,
горячую, гневную
кипень гоня,
и с ходу
бросались в атаку сибирцы,
сквозь скрежет стали,
в развалы огня!..

И все же
Москве было очень худо,
и хмуро на запад
глядели все:
казалось,
бездумье идет оттуда —
от Ленинградского шоссе.

Что же тому дивиться?
В небе все та ж звезда.
Так же Москва-орлица
страждала у гнезда.

Так же —
У Крымского вала,
у десяти застав —
грозно она стояла,
крылья свои распластав.
Видела орды Батыя,
слышала чуждую речь,
маковки золотые
не пожалела сжечь.
Тяжести страшной груда
вбила сердце в тоску;
думалось — только чудо
может спасти Москву!

И чудо это случилось!
Памятное число —
лучиком залучилось,
краешком солнца взошло;
ветром времен раздуло
пламя из-под золы:
танками из-под Тулы,
залпами из-за мглы!

Это — с Верхнего Уфалея,
Кировграда, Тагила, Кушвы
поднимаются люди,
болея,
и заботясь о судьбах
Москвы.

Это — с рек Иртыша и Урала,
общей участью
объединена,
очи зоркие в темень вперяла —
в подмосковные дали
страна.

Это — чудо
сплоченного люда,
всколыхнувшего
море штыков;
это — чудо
бессонного зуда
подающих снаряды
станков.

Это — чудо
посеянных всходов,
неусыпных трудов и забот;
чудо новых, могучих заводов,
переброшенных за хребет.

Это — нового племени
сила,
негасимого пламени
страсть, —
все, что выплавила
и взрастила
в четверть века
Советская власть.

И вот я молчанье
песней нарушу,
сложив и припомнив
мазок к мазку
про все, что тогда
волновало душу, —
про новых —
великих времен
Москву.

Не к праху лет,
не к древней были
я воззову…
И вот уж
мнут бронемобили
пути в Москву;
и вот уж мчит мотопехота,
врага врасплох
сбивая влет,
стреляя с хода,
сметая с ног.

Не в мох обросшею руиной,
не стариной, —
Москва встает
среди равнины
живой стеной.
В старинных былях
не ищите:
подобья нет, —
вся юность на ее защите,
вся свежесть лет!

Она,
из каменных пеленок
повырастав,
с Наполеона опаленных
своих застав,
косою плеч своих саженью,
вскрутив снега,
в еще не виданном сраженье
крушит врага.

Артиллеристы
здесь не редкость,
их тесен ряд:
настойчивость,
упорство,
меткость,
скулы квадрат;
и рослых летчиков отряды —
стране родня;
и это — ширь ее ограды
и мощь огня.

Замаскированные в ветки, —
как лес застыл! —
Ждут сообщения разведки
про вражий тыл,
потом, нащупав
вражьи точки,
накроют цель —
и дуб сронил
свои листочки,
а иглы — ель!..

Давно разделали саперы
крутой овраг,
куда, не чувствуя опоры,
сползает враг.
И утро вспыхнет спозаранку
дыханьем мин,
а сверху — бомбы,
с флангов — танки,
и выбит клин!

Такой Москва
стоит повсюду
на сотни верст.
И валит враг
за грудой груды
из трупов мост.
Но вражье зверство
и свирепость —
обречены.
Москва —
неслыханная крепость
живой стены!

Была ль то осень
или зима, —
все нынче спуталось в памяти;
казалось,
что время сошло с ума
в своей тарабарской
грамоте.

Я друга давнишнего потерял,
из верных
верного самого, —
ушел в ополчение
и пропал, —
поэта Петра Незнамова.
А сколько
таких же —
незнакомых —
ушло,
неведомых
сколько пропало?
Таких же
и по сие число
забытых Петров и Павлов.

Они собрались
сегодня в кружок,
сосед наклонился к соседу,
и я подойду к ним
на мокрый лужок
беззвучно слушать
беседу:

«Привыкшие
к утратам и потерям,
мы больше
синеве небес
не верим!
Когда над фронтом
катится звезда, —
ждешь грохота
в конце ее следа.
На небе — месяц,
молодой и прыткий,
глазеет вниз, —
еще не сбит зениткой.
Туман,
встающий молча из-за леса,
окутывает дымовой завесой,
и на лугу,
где сладко млеет сено,
приходит мысль
о запахе фосгена.

Пожарищем,
плывущим из-за хат,
дымит восток
и плавится закат.
Ряды кустов,
знакомые веками,
загримированы грузовиками.
Клин журавлей летит:
точь-в-точь —
над рощей
к бомбардировщику
бомбардировщик.
И тополя,
темны и молчаливы,
встают вдали,
напоминая взрывы.
Притворно все…
И на лесной опушке
поют обманным голосом
кукушки».