Александр Гитович - Избранное

Все уносят могучие реки.
И, не слишком ценя бытие,
Я тебе благодарен навеки
За любовь, за неверье твое.

Гляжу — не наглядеться никогда.
О, как по-детски спишь ты, дорогая.
Вот и глядел бы долгие года
И сам не спал, твой сон оберегая.

Но все, что так необходимо мне,
По-нищенски судьба смогла отмерить.
...Как в детстве, что-нибудь скажи во сне,
Чтоб я сумел словам твоим поверить.

Октябрь, а снег уже лежит на ветках.
Внизу холодный, чистый блеск реки.
А тут живут за проволочной сеткой
Хорошенькие быстрые зверьки.
И в ноябре совсем похорошеют,
Совсем готовы будут на убой,
Чтоб кто-нибудь другой тебе на шею
Накинул мех туманно-голубой.

Вагон стоял на ледяной равнине.
Кругом — враги в одеждах меховых.
Но о другой, сияющей пустыне
Он размышлял и не глядел на них.

Мне ремесло не лжет и не наскучит.
Работник, а не праздный ротозей,
Я спрашиваю: кто меня научит
Держаться так среди своих друзей.

Что, брат? Воображенье одолело?
Под солнцем тесно стало вам двоим?
А ну, скорей укройся, воин смелый,
За пресловутым юмором твоим!

Освободись от дружеских объятий!
Попробовал? Не вышло ничего?
Попробуй силою! Смелей, приятель!
Дурак! Отелло! Задуши его.

Ты скажешь: сам взгляни на это снова —
Да разве к счастью, славе и добру
Быть мнительным и грустным до смешного?
Пускай. И это на себя беру.
И голову теряя, и приличье,
Все револьверы в небо разрядив,
Я вижу, как я все преувеличил
И как я все же прав был и правдив.

Однажды, когда я себе самому
Казался веселым и смелым,
Спросил я судьбу свою: что и к чему
Написано в книге ее и во тьму
Нельзя ли взглянуть между делом?

Какую награду сулит мне борьба,
Какую придумала милость?
И я увидал, что старуха судьба
Ко мне хорошо относилась.

Сказала она: «Александр Ильич,
Дорогу твою мы отыщем.
Прости и послушай: ты счастлив и нищ.
Ты будешь несчастным и нищим».

Да, это я сказал. Не будь упрямым
И трубку телефонную сними,
И позабудь, наедине с Хайямом,
О том, как суетятся за дверьми.
А стоит только вам разговориться —
И ты увидишь мир с иных высот.
Сам посуди: тебе, товарищ, тридцать,
А старику, пожалуй, девятьсот.

Недобрая была тогда погода.
И дождь, и снег. На сердце. На судьбе.
И то, что я писал в теченье года.
Все это — длинное письмо тебе.
Поймешь ли ты? — Поймешь. (Разборчив почерк.)
Открытым сердцем, милою душой.
Заплачешь ли? — Заплачешь. Тихо. Ночью.
Одна в постели, ставшей вдруг чужой.
И все слова и все прикосновенья
Забудешь? — Не забудешь ничего.
Быть может, только на одно мгновенье...
А я писал, безумец, для него.

В грядущих тревогах, в жестокой неволе
Я, может быть, только одно сберегу —
Дорогу, и полночь, и Марсово поле,
И свет от созвездий на тихом снегу.

Как будто следы неземного кочевья
Давно позабытых народов и царств,
Как будто не наши кусты и деревья,
Как будто не Марсово поле — а Марс.

И два человека, одни во вселенной, —
Сюда добрались, ничего не боясь,
И друг перед другом стоят на коленях
И плачут, один на другого молясь.

И плачут от счастья, что к вечным страданьям
Они проложили невидимый мост,
И плачут, любуясь, в немом обожанье,
В светящемся мире туманов и звезд.

Азиатской тропы повороты
И вонючее горе болот...
Разве даром я шел по болотам,
Задыхаясь, — вперед и вперед?

Разве это проходит напрасно,
И напрасно я жил и дышал
У воды океана прекрасной,
Подымающей огненный шар?

Если я бескорыстным просторам
И открытым путям изменю,
Если я разорву договоры
И предам золотому огню,

Если, уличной девки покорней,
Я впущу малодушие в дом, —
То деревьев протянутся корни
И сойдутся на горле моем.