Джон Китс - Малые поэмы

Покровов. Я узрел исчахлый лик —

Его изрыла скорбь, изъел недуг

Бессмертный, коему исхода нет:

Язвит, не убивая, эта хворь,

И смерть недостижима, как мираж,

Иль горизонт… Белей, чем первый снег,

Белей, чем лилия, был этот лик

Измученный – и, если б не глаза

Богини, я тотчас бежал бы прочь.

Глаза струили благотворный свет,

Умеренный прозрачной сенью век

Полузакрытых; сущее извне

Их не влекло, и видели едва ль

Меня глаза Богини: так луна

Сияет нам, не ведая о тех,

Кто смотрит ввысь… Коль золота зерно

Приметит ненароком рудокоп,

Он алчно поспешает промывать

Породу, и тотчас берет лоток —

Так я, слыхавши ласковый посул,

Взалкал увидеть, сколько же в мозгу

Богиня прячет неземных трагедий —

Досель под этим сводом черепным

Творящихся, испепеляя плоть

Эфирную, лия лазурный свет

Во взор, и гласу придавая звук

Такой печали. «Призрачная Память! —

Воскликнул я и пал к ее стопам: —

Я заклинаю болью древних бед,

Последним храмом, веком золотым,

И Фебом – ибо твой питомец он,

О исстрадавшееся Божество,

Погибшей расы бледная Омега:

Дозволь узреть – исполни свой обет! —

Картины, что в мозгу твоем кипят!»

И вот мы встали рядом – как сосна

И можжевеловый невзрачный куст

(Я – мал, а Мнемозина – велика),

Сойдя в глубокий, мглистый, гиблый дол,

Где свежестью не веет поутру,

Где полдней жарких нет, и звезд ночных;

Где под угрюмым пологом листвы

Маячил – так подумал я сперва —

Кумир, огромный столь же, сколь Кумир

Во храме Крона. И вожатой глас

Негромко возвестил: «Вот тут сидел

От неба отрешенный Крон». И вмиг

Восчуял я, что властью одарен

Легко, подобно богу, видеть суть

Вещей – так очертанья и размер

Земное видит око. Предо мной

Чередовались образы, уму

Непостижимые – но я напряг

Душевное чутье, дабы постичь —

И помнить вечно… Сколь безжизнен был

Недвижный воздух! Чудилось, окрест

Царит несносный летний зной, когда

Чуть-чуть колеблются метелки трав,

Но палый лист покоится, где пал.

Ручей неслышный мимо тек, журчать

Не смея, ибо рядом падший бог

Скорбел – сама Наяда в камышах

Держала хладный перст у сжатых уст.

В сыром песке следы огромных стоп

Туда лишь и вели, куда прибрел

И, тяжко сев, сомлел – незряч и глух —

Изгой убогий… На песке сыром

Покоилась, недвижна, нежива,

Десная длань, утратившая скипетр.

Сомкнувши вежды, к матери-Земле

Поник челом, просил подмоги сын.

Казалось, он уснул навек. И вдруг

Чужая пясть на мощное плечо

Легла; но прежде отдан был поклон

Тому, кто стыл недвижен, глух, незряч.

И скорбные глаголы Мнемозины

Я слушал скорбно: «Зришь ли Божество,

Явившееся к падшему Царю

Сквозь дебри, дабы пробудить его?

Се – Тейя, что меж нами – всех нежней».

Суровой Мнемозине был знаком

Едва ли плач – но Тейя сострадать

Могла на чисто женский, слезный лад.

И чуткий страх в огромных был очах:

Как будто беды шли – за строем строй,

Как будто лишь передовой разъезд

Метнул стрелу, а грозный арьергард

Погибельные громы снаряжал.

Одну прижавши длань к своей груди,

Туда, где сердце смертных бьется – точно,

Бессмертной быв, испытывала боль,

Богиня выю Крона обвила

Другой рукой и, губы растворив,

Титану в ухо молвила слова —

Трубой органной грянул горний глас —

Печальные слова, что наш язык

Способен передать – хотя насколь

Бедней он, чем былая молвь богов!

«О Крон, очнись… Но, старый, сирый Царь —

Почто? Никак, увы, не ободрю;

Не возоплю: “О, вскую опочил?”

Ты от Небес отторжен, а Земля

Низложенных богов не признает,

И славный, многошумный Океан

Тебя отверг; и в воздухе седой

И ветхий бог не властелин отнюдь.

И твой же гром, во власти вражьих рук,

Обрушился на прежний твой чертог;

Дотла твоей же молнией сожжет —

Наш мир сожжет! – неловкий супостат.

И горести сдавили, как тиски,

Наш разум, и неверью – не вздохнуть.

Почий, о Крон, и далее! Вотще

Тревожу твой пустынный тяжкий сон,

И втуне ты бы очи разомкнул!

Почий, а я восплачу, павши ниц».

Июльской ночью заворожены,

Чащобы при холодном свете звезд

Недвижно дремлют, спят, не шевелясь —

А ветер лишь единожды плеснет,

И сей же час уляжется опять.

И, что случайный ветер, эта речь

Утихла. И Богиня, возрыдав,

Чело прижала к почве, чтобы шелк