Татьяна Ратгауз: Вся моя жизнь: стихотворения, воспоминания об отце

Нет, я молчу. Сжимаю руки.
Иду с людьми степенно рядом,
И старый сторож, полный скуки,
Глядит мне вслед унылым взглядом.

Дни опадают с жарким цветом лип,
И все нежнее синие пустыни.
Под шелест ржи, под легкий птичий скрип
Вдыхаю запах ветра и полыни.

В тишайший этот вечер я тиха,
И мысли ширятся полей и неба тише,
Как будто самого звенящего стиха
Сегодня я мелодию услышу.

Под пенье телеграфных проводов,
— Нежнейшую из самых нежных музык —
Я с человеческих срываю слов
Земные и томительные узы.

И в этот вечер память о тебе
Как тающих шагов невнятный шорох.
Как эта стая белых лебедей
На синих опрокинутых озерах.

Томится в стеклах тишина
Предчувствием обманным марта,
А небо в четкости окна —
Географическая карта.

Вот телефонных проводов
Легко легли меридианы
От розовых материков
По голубому океану.

Яснее дни, и хорошо,
Что мысли в них, как льдины тают.
Я тоненьким карандашом
Путь невозможный начертаю;

Чтоб с самой маленькой земли
Следить и жадно и ревниво.
Как тонут птицы-корабли
В несуществующих заливах.

От солнца чище и светлей
Витрина и звезда над нею.
Корабль на матовом стекле
Уходит в Новую Гвинею.

Здесь душит дымная тоска,
Вскрик паровоза в час прощанья.
А за стеклом кричит плакат
Невероятных стран названья.

Штрихом не для меня маршрут
На карте пестрой обозначен.
А дни прошли, и дни пройдут,
И даже я о них не плачу.

Напрасно апельсинный сок
Разбрызгивают в небе зори,
Ведь настоящий мир далек,
Как это кукольное море.

Но чую, знаю: ветер слаб,
Прохладней даль, земля синее,
И мой игрушечный корабль
Уходит в Новую Гвинею.

В многотысячный раз апрелем
Голубая бредит земля.
Подплывает к зыбкой постели
Тишина, как тень корабля.

«Тридцать девять». Голос — валторна.
В тонкой трубке вздыбилась ртуть.
Над домами пустой и черный
И почти океанский путь.

И встаем мы с шатких постелей.
Из больничных палат бежим;
Мы сегодня больны апрелем,
Мы сегодня здоровы им.

Мы поем, мы поем все громче,
Лунный пар сметает следы,
И невидимый режет кормчий
Облаков полярные льды.

Белой палубы доски хрупки
И прохладны для жарких ног;
Вот, мы видим, спускают шлюпки
Андромеда и Козерог.

Но с последним безумным креном
Прерывают бег корабли.
Это фабрик гулких сирены,
Задыхаясь, зовут с земли.

И небесную глубь взбивая,
Паруса, как крылья, сложив,
Корабли утопают стаей,
На крутой натолкнувшись риф.

И мы падаем, мы слабеем,
Не удержит топкая жердь,
Умирают тоже в апреле,
И мы знаем, что это — смерть.

На радиаторе стрела
Рвалась, дрожала и блестела.
Машина звонко напрягла
Свое взволнованное тело.

Катилось в матовом стекле
Шоссе, стекая под колеса,
И ветер с розовых полей
В лицо откинутое несся.

Сквозь дым сощуренных ресниц
Ломилось солнечное пламя,
И шли столбы, срываясь вниз
Расплавленными проводами.

Взлетали птицы. Пел мотор.
Шли в небе белые лохмотья.
И было просто: столб — в упор,
На узком шалом повороте.

И взглядом неподвижных глаз
Мы видели, сомкнув ресницы,
Как с радиатора стрела
Вонзилась в небо белой птицей.
……………………………
Был где-то мир. Цвели поля.
Звенела даль неповторимо.
Был вечер и была земля
И истекла лиловым дымом.

Вода густая у мостовых дуг,
Или дурманное томленье газа,
Иль дула холодеющего круг
У пристально расширенного глаза.

Не все ли нам равно, в какую дверь
До нас из этой жизни уходили,
И на каком углу нас встретит смерть
Порывистым гудком автомобиля…

Ведь самое простое, может быть,
Упасть с раскинутыми врозь руками,
Увидеть небо в лужах голубых
И лечь щекой на отсыревший камень.