Олег Ильинский - Стихи. Книга Пятая

Там красок не будет, они не нужны,
Витражи там падают в пропасть,
И только бельгийские ноют дожди
В своих серебристых окопах.
Рябых заграждений заржавленный еж,
Тарельчатый шлем и обмотки —
Туг смысла — не сыщешь, костей — не найдешь,
Тут бестолочь жизни короткой.
О датах задумался — проще без дат —
Тяжелая боль без исхода.
…Проехал на Марну убитый солдат
В такси допотопного года.

И сумерки станут сгущаться в стекле,
И лампочка вспыхнет в подъезде,
И город потонет в сияющей мгле
Реклам, фонарей и созвездий.
О, сколько там улиц! Квартал за квартал,
Бульвар за бульвар забегает,
А ветер, покуда он ночь скоротал,
Метался и лязгал зубами.
Он терся о крышу бездомной листвой,
Какой-то мотив повторяя,
Кружился, летя за киоск угловой,
Бессонно качал фонарями.
Нью-йоркские ночи — им нету числа,
Ноябрь словно бритвой изрезан,
До света знобила чернильная мгла
И зябло в окошке железо.

Мы оценим сухость летних улиц
И улыбку светлого окна,
В тесноте из столиков и стульев
Мы пригубим красного вина.
Торопились сутки и недели
И не помнили, сходя на нет,
Сколько мы за столиком сидели,
Пять минут или пятнадцать лет.
Словно мы играли и смеялись,
Сидя под стеклянным колпаком,
Только за окном у нас сменялись
Рим, Равенна, Мюнхен или Кельн.
В светотени этого уюта,
Как цветные сумерки легка,
Ты была бессмертием минуты
И значеньем каждого глотка.
Тени переменятся местами,
И поблекнет улица стекла —
Мы сейчас расплатимся и встанем
И поймем, что это жизнь прошла.

Возьми картон и напиши дворы,
Счастливые, в зеленом переливе,
С наплывами дичающей коры,
Тенистые деревья вековые,
И ветки, наклоненные к окну,
И тихих кровель сонную волну,
Верни предместья на сто лет назад,
Пускай в своей наивности бывалой
Воркующей элегией сквозят
Конюшни, чердаки и сеновалы.
И посели в непуганом краю
Какую-нибудь крепкую семью.
Балкон скрипит подгнившей половицей,
И летние проскальзывают дни,
А ты и плоский камень сохрани
Перед крыльцом, чтобы в седло садиться.

Румяная улыбка догвуда
Цветет в двух метрах от террасы —
Каких еще вам надо доводов,
Каких реальностей и красок?
Жить стоит. Только этой истине
Не так-то просто подчиниться,
Нам помогает шорох лиственный
Да книжный холодок страницы.
Густые переулки кружатся,
И столько в блеске этих кружев
Пичуг. И все-то им пичужится,
С пяти часов они пичужат.
Там светотень играет в шахматы,
Живет и плещется широко,
А окна верхние распахнуты,
И в них ударил свет с востока.
Пока над крышей старый вяз скрипит,
Пока бормочет, прозревая,
В домах приготовляют завтраки
И жарят хлеб и кофе варят.
Тут ласточка все время вертится,
И нам она незаменима:
А вдруг она росток бессмертия
Нам принесет из мезонина?

Клекотом Ливий и Палестин,
Опасной игрой и вызовом —
Мир кажется клочьями ярких картин
За плоским стеклом телевизора.
Во всех концах фитили чадят.
А истина с грязью спутана —
Мир кажется скопищем формул и дат
В зеленом сиянье компьютера.
Мир — словно сплющен. Его ведут
Законы числа и случая,
А мы бесцветны, как плоть медуз,
А мы, как вода, текучи.
А мы бесприютней цветного клочка,
Пылинкой на стыке лезвий
Мы длимся. Но в чистой влаге зрачка
Мы носим разум созвездий.

Регенсбург — Ратисбона. сияющий колокол, вечер
И романская свежесть тенистого камня колонн —
На гладком полу — светотень золотистых насечек —
Солнце готику чтит и плавно течет под уклон.
Камень пахнет вином. Дремуч этот камень заката —
Церковная служба, римляне, григорианский хорал.
Капителью резной, с цветком зари розоватой
Ратисбона ответит смолкающим колоколам.
В тень готической арки, в пролет амбразуры оконной
Заплывает закат перед тем, как в ночи потонуть.
Чистым звуком веков над рекой сквозит Ратисбона.
Темным камнем прикрыв свою негасимую суть.

От одной даты
До другой даты,
Старик, помешавшийся на нуле,
Я сам себе — ненужный придаток,
Нелепо волочащийся по земле.
А мне нужен зоркий сокол —
Упругий бросок вперед,
А мне нужен помысл высокий,
Который не умрет.