Георгий Янс - Великолепная десятка. Выпуск 2 - Сборник современной прозы и поэзии

– Да, да, – сказал подполковник, – я ненадолго, машина ждёт. Что это с ним? Простуда, температура? Он бредит?

– Да, немножко бредит, – отозвалась она с кухни.

– Ты думаешь, всё будет в порядке? Ты подъедешь к нему завтра? У меня тут – как назло!..

Он сокрушённо покачал головой, снял ремень, китель, оставил всё на стуле в комнате и закрылся в туалете.

Она быстро вытащила из кобуры пистолет, постучала в дверь туалета («Я – к Антоновне, на минутку, сейчас вернусь!»), набросила куртку и, тихо отворив дверь, выбежала из дома. Она помнила, что это недалеко.

Ей нужно было только перебежать наискосок двор и пересечь узкий бульварчик…

– Зоя-Ванна, тут мама Пасюка пришла! – горланит санитарка, вполоборота повернув голову куда-то назад, в длинный коридор.

– Хто? – издалека спрашивает кто-то невидимый.

– К Пасюку, говорю, мама пришла, – повторяет санитарка.

– А-а… пропускай! – поступает команда, и мама Пасюка движется по коридору.

Санитарка смотрит ей вслед и шепчет другой, должно быть, новенькой санитарке, выглянувшей из ближайшей двери:

– Да, да, это та самая – мама Пасюка… Она тогда выстрелила в лицо мальчишке – однокласснику её сына. И в мамочку этого мальчишки тоже стреляла, но никого не убила. Говорят, парень после выстрела стал страшным уродом, и мамочку его долго латали. Такие ужасы – и не говори!.. А эта отсидела – и теперь вот каждый день приезжает сюда к своему сыну. Только он же… ну, ты знаешь…

– Пасюк, – в то же время бодренько приговаривает в дальней палате Зоя-Ванна, – твоя мама пришла, слышишь, мама твоя пришла!..

Её голос неутомимо и настойчиво будет повторять это еще много-много раз, пока тот, кому повторяют, наконец, не отзовётся, как будто нараспев, почти невнятно:

– Не-э… не-э… нету у меня-а ни-ка-кой мамы-ы.

В сумерки чахлый автобусик с одной-единственной пассажиркой устало возвращается по пустой серой дороге из пригорода, где расположена старая психиатрическая больница. Пассажирка в тёмном бесформенном пуховике сидит, уставившись в забрызганное окно, и всё покачивается и покачивается, словно большая, грузная тряпичная кукла. На дорогу льёт, не переставая, холодная серая мерзость, и хотя время от времени чуть покалывают глаза размытые огоньки редких придорожных фонарей, неуклюжих производственных построек и жилья, уже понятно, что нет никакой другой, не серой жизни, если где-то вообще есть ещё жизнь.

Член жюри второго Открытого чемпионата России по литературе

Дочь Маккавеев

Земля, текущая молоком и медом. Наверное, какой-нибудь древний циник, разглядывая унылые холмы Ханаана и, сравнивая реальность с недавними посулами вождей, придумал этот метафорический топоним, услышав который, сыны Израиля всякий раз с трудом подавляли приступы смеха за спиной у грозного Иисуса Навина. Хотя, кто его знает, может быть, вчерашним кочевникам, привыкшим завтракать и обедать верблюжьей колючкой, а на ужин довольствоваться рассказами старцев о манне и перепелах, каковыми Всевышний якобы потчевал их отцов в прежние времена, и эта скудная земля могла показаться идеалом изобилия.

Впрочем, откуда у кочевников тяга к метафорам и вообще к литературе? Историки утверждают, что Библию писали вовсе не в Ханаане по горячим следам, а в Вавилоне по прошествии многих столетий. Именно тогда во время послеобеденных прогулок по аллеям садов Семирамиды бородатые иудейские мудрецы, соревнуясь друг с другом в красноречии и тут же приказывая следующим по пятам слугам записывать наиболее удачные перлы, сочинили повесть о бурной истории своего племени и о благословенной стране предков, обетованной им самим Богом в награду за праведность и соблюдение заветов, а также о том, как предки в конце концов согрешили и нарушили установленные Всевышним законы, за что были наказаны, унижены, изгнаны из «земли, текущей молоком и медом» и ввергнуты в другие земли, гораздо худшие и в духовном, и в материальном аспектах.

В этой книге, получившей впоследствии помпезный титул Священного Писания, даже самые незначительные древние события, к тому времени почти истершиеся из коллективной памяти народа, приобрели исполинские масштабы и происходили не иначе, как при непосредственном участии космических сил. Камышовое болото, в котором увязли колесницы фараона, превратилось в Красное море с разверзшимися по велению Моисея водами. Туча, на полчаса затмившая небо во время сражения, породила легенду о солнце, возвращенном из ночной тьмы по приказу Иисуса Навина. Пробитые тараном хилые стены Иерихона стали колоссальными цитаделями, рухнувшими, тем не менее, от грома воинственных кличей израильтян.