Анатолий Апостолов - За Храмовой стеной. Книга Памяти (сборник)

Ты видишь девчонку,

Тонкие ножки,

У ветхой сторожки,

На пристани сгнившей

На том берегу?

Близ Княж-Погоста,

Где жил я немножко,

Лет, эдак, восемь

В глубоком снегу?

Моет девчонка тонкие ножки

Там, у сторожки, на том берегу.

Мне жалко девчонку,

Подростка-сосенку,

За то, что течет в ней

Славянская кровь:

Отправили маму

В глухую сторонку,

В гнилые бараки

Под лагерный кров.

Кто папа девчонки,

Поди, отгадай:

Микула-крестьянин,

Мамай-вертухай?

Не важно! Не важно!

А важно, что вижу

Я Деву-Россию на том берегу!

О, друг мой, ты молод,

И молод вполне,

Ты мог бы добраться

На утлом челне

К девчонке-России

На том берегу…

Ты можешь, ты можешь,

А я не могу…

У тихих вод поток времен

Струит по лунным фазам,

И нет фамилий, нет имен

И не вмещает всех нас Разум.

Мы безымянные. Нам нет

Во тьме Вселенной места:

Пусть гаснет животворный свет,

И возникает Продолжатель чести

Былых мифических времен.

А мы останемся на месте

Своих условленных надежд,

Своих условленных понятий

Средь торжествующих невежд

И обнаглевших автократий.

Мы – русские. У тихих вод

Уходит в ил простой народ…

Как сегодня вечер тих и светел,

И тоской отчаянной томим

Над купиной этих грустных ветел

Соловьем разлился серафим.

Он поет о том, что всем известно

И о том, что неизвестно всем,

О насущном хлебе, хлебе пресном,

И о том, как выжил Вифлеем.

И о том, что нет на свете грешных,

Разве грешен мелкий муравей?

Льется песня чудная неспешно

И тоскует мудрый Моисей.

Знает он, что муравей ничтожен,

Муравей для государства жил.

Человейник будет уничтожен,

Человейник это заслужил…

Жизнь без вкуса, запаха и цвета –

Ляг в могилу и перекрестись…

Все безвидно, как в начале света

И никак на свете не спастись.

Я подстрелен был советским строем

Буржуазной властью был добит.

Я теперь ночами горько вою:

»Будь моим спасеньем, Моабит!»

Я добит безрадостной Россией,

Где чужие люди правят бал,

Истощают жизненные силы

И куют на этом капитал.

Я убит давно жестоким бытом,

Где-то там, под Китежем, убит,

Где дороги к Богу перекрыты,

Где душа с душой не говорит,

Где о воле мне поет синица,

Где лесной мне лагерь часто снится

И тюрьма в Берлине – Моабит.

Мне сказал однажды Солженицын:

»Моабит – добротная темница,

Как оплот, защита и как твердь,

В ней от жизни зэку можно скрыться

И в усталой дреме умереть».

Символ Неба жизнью управляет,

Он – судьба, пророчество и рок

Для того, кто в жизни выбирает

Добродетель, зло или порок.

Я смотрю на звезды этих башен,

На семейство желтых куполов –

Симбиоз двух символов ужасен,

Но еще ужасней вид орлов,

Двухголовых выродков природы,

Воспаленный бред больных мозгов…

Кто отец чудовищных уродов –

Сумасшедший царь или Монгол?

Кто из них насильник? Кто Мессия?

Кто поял славянскую Россию,

Испоганил наш цветущий дол?

Невозможно этой хищной птице,

Как другим, охотой прокормиться –

Ей дают уморенных рабов

Блудники от власти и блудницы,

Кто гнести народ всегда готов.

Я, конечно, умер раньше срока,

Я уже давно здесь не живу,

Но стрекочет яростно сорока

Мне о том, что скоро я умру.

Не боюсь я смерти, уж поверьте,

В чаще жизни мрачной и пустой

Свое сердце я доверил смерти —

Этой правде чистой и простой.

У реки извечной, быстротечной,

У времен текущих как вода

Я сижу и плачу безутешно,

Как вдова распятого раба.

Мы сидим у берегов Евфрата,

Плачем горько, нет прощенья нам –

Мы вчера властям заклали брата,

Чтобы как-то угодить врагам,

Чтобы выжить как-то самым хилым,

Самым умным людям на Земле –

Сколько нужно храбрости и силы

Чтобы я сумел помочь тебе…

Я сижу на берегу Евфрата,