Надежда Тэффи - Алмазная пыль (сборник)

После четвертой рюмки молчаливая громада – Куличев неожиданно заговорил.

– Учатся? – спросил он, тыча пальцем по направлению к забившимся в конец стола ребятам.

– Старшенькая учится у протопоповой дочки. А эти еще малы, – отвечает хозяйка.

– Да, да! Учиться надо! – резонерствует громада. – Что в детстве выучишь, то потом всю жизнь помнить будешь. Нас ведь тоже… и-их! как школили! Зато все помню. Жэ… ну-завон, помню, ву-завон, ильзавон… Все помню! Хорошо в мое время учили. Ильзавон!.. Эх, не по той дороге я пошел, а то бы… – и он, прищелкнув языком, выразил, какую он мог бы сделать карьеру.

– Ах, какой дурак! – шепчет докторша старику акцизному. – Как можно такого принимать, – это ужасно! Про него родная дочь рассказывает, будто он посадил в землю свиную кость и поливал ее каждый день – думал, что поросенок вырастет.

Вошла нянька, маленькая, вросшая в землю, сморщенная старушонка и стала обносить всех языком с горошком. Сзади шла девка и несла соус, причем, к великому ужасу хозяйки, закапала акцизному сюртук.

– Молодчина, Андрей Васильевич! – веселился почетный гость. – Умеет покормить, коли захочет. Я всегда говорил! Давно бы так, чем по клубам-то…

Хозяин улыбался под своими щетинистыми усами, и его запухшие глазки совсем закрывались от удовольствия.

– Люблю хороший русский стол! – продолжал гость. – Поросятину, курятину…

Хозяйка тихонько перекрестилась, нагнувшись над столом.

Пан Кшемневский, в качестве светского молодого человека, завел разговор о литературе.

– Я на днях прочел Толстого «Хозяин и работник». Прекрасный слог!

– А, «Хозяин и работник»! – подхватил старый акцизный. – Я эту вещь тоже читал. И представьте себе: ведь я как раз собирался на ту же тему рассказ писать! Да вот, пока собирался, Толстой взял да и написал! Хе-хе!

– Что же, тема интересная! – притворился хозяин, будто тоже читал.

– Мало того, что интересная, – наставительно начал акцизный. – Это прямо животрепещущий вопрос. Ежегодно десятки человек у нас замерзают от бездорожья. Вех, и то ставить не хотят. Это все наше русское «авось». Слава Богу, что, наконец, хоть Толстой принялся за это дело…

Все серьезно помолчали.

– Толстой прекрасно пишет, – одобрил Кшемневский, – только, по-моему, он везде немножко преувеличивает. И «Анна Каренина» ужасно преувеличена, и «Война и мир» преувеличена.

– Скажите, монсье Кшемневский, – томно спросила докторша, – Анна Каренина блондинка была или брюнетка?

– Наверное, брунетка. В блондинках всего много ангельского, а в брунетках больше земного.

Хозяйка восторженно смотрела на красноречивого гостя своими испуганными детскими глазами и, то краснея, то бледнея, полуоткрывала рот, точно хотела у него спросить что-то и не смела.

– У нас в клубе очень порядочная библиотека, – вставил смотритель. – Дочка брала Грибоедова читать.

– Скажите, пожалуйста, господин Кшемневский, – решилась вдруг Серафима Андреевна, – есть в клубной библиотеке писатель Тургенев?

– О, да, наверное, есть.

– Вы простите, – уже смелее продолжала хозяйка, – я хотела вас попросить – принесите мне когда-нибудь какой-нибудь роман писателя Тургенева. Я давно мужа прошу, да он все забывает. Ему ведь и некогда, – поспешно прибавила она, боясь, чтобы не подумали, что она осуждает мужа. – Он, говорят, про любовь пишет очень интересно. Я никогда про любовь не читала. Где ж мне! Я шестнадцати лет уж замужем была…

– С большим удовольствием принесу.

– Мерси! Только не теперь. Лучше весною. Теперь мне некогда. У меня маленький…

Вошла нянька, неся жареного поросенка. За ней девка с блюдом цыплят под белым соусом.

– С кашей и с белыми грибочками, – умиленно улыбался хозяин, желая вызвать такую же улыбку на лице почетного гостя.

И гость улыбался, заранее шевеля челюстями, как вдруг с противоположного конца стола раздался тоненький, безнадежно-тоскливый голосок:

– А вот и поросеночка нашего зарезали!..

А другой голосок, еще тоньше и еще безнадежнее, прозвенел:

– А вот и цыпляток наших всех перекололи!

И после маленькой паузы прибавил:

– Уж няня плакала, плакала!

Уездный член, только что положивший себе на тарелку румяную поросячью ножку и подгребавший начинку, бессовестно залезая ложкой под чужие куски, вдруг остановился и отодвинул от себя тарелку.

– Что так! – испугался хозяин. – Может быть, в таком разе цыплят?

– Не хочу, – грубо ответил гость и, насупившись, замолчал.