Екатерина Таубер: Нездешний дом

Остановка в пути. Тишина.
Или поезд наш в поле забыли?
Или снова отсрочка дана?
О, как много мучительных «или»!

По откосам ромашки цветут,
Много птиц, как когда-то в ковчеге…
Может быть, уцелеем мы тут
И колеса крестьянской телеги

Повезут по зеленой меже
На окраину гнева и мести,
Если только не поздно уже
И не ждет за околицей вестник.

Стихи пришли некстати, на ходу
Меж чинных заседаний, конференций.
Они как вязкий пряник на меду, —
И радуешься кашлю, инфлюэнце,

Чтоб только дома н а долго засесть,
Смотреть в окно, где навалило снегу,
И радоваться. А чему? — Бог весть.
Быть может, ритма санного разбегу,

Иль воробьям, друзьям, озорникам,
Что все садятся рядом, на мимозу.
А святки медленно подходят к нам,
Чуть разрумянившись с морозу.

Хмурой осенью или зимой
Провожали часами домой
И читали стихи в подворотне,
Сотни раз повторенные, сотни.

И от тех обреченных стихов —
От Пандориных страшных даров, —
Сердцем странствовали впустую
Сквозь отчаяние и поцелуи.

Вечной памятью — только имя,
(Как просторов родных печать),
Да глаза голубые… С другими
Разве можно эти смешать!

Захлестнуло чужое море,
Обезличил чужой язык.
Лишь в расшитом крестом узоре,
В дикой пляске, песне — на миг
Промелькнет… И опять впустую
Жизнь влачится, как серый дым.

А порою — на мостовую
С небоскреба: в соблазн другим…

То Россия томит, бунтуя,
Бесполезным наследьем твоим.

Твой чекан, былая Россия,
Нам тобою в награду дан.
Мы — не ветви твои сухие,
Мы — дички для заморских стран.

Искалеченных пересадили,
А иное пошло на слом.
Но среди чужеземной пыли —
В каждой почке тебя несем.

Пусть нас горсточка только будет,
Пусть загадка мы тут для всех —
Вечность верных щадит, не судит
За святого упорства грех.

Береза тихая с атласною корой,
Пугливая, как девушка без спеси,
Стоит над тропочкой, разморена жарой,
И ветки тонкие в густой орешник свесив.

Вокруг кустарники, лесной, чуть пряный дух
Несобранных грибов и поздней земляники.
Присяду здесь на пня изборожденный круг,
С высокой палкою прохожего-калики.

Как много хочется березе той сказать,
Как странно перед ней, пугливейшей, робею.
За ней, невидимо, глядит в глаза мне мать
И тянется ко мне, а подойти не смею…

Приемышам чужих найти ли нынче мост
К лесным и детским дням, к лукошечку с грибами
И странникам, что шли с иконой на погост —
К отцам и дедам шли с заботами, скорбями…
…………………………………………………….
И мне б теперь туда древнейшими тропами!

Иконостас, где вырезаны лозы
И виноград, завещанный Ему…
Как хорошо, что набегают слезы,
Что я вернулась к детству своему
И в городе с веселыми ваньк а ми [1] «Ваньк и …» — одноконные извозчики в Харькове. ,
Где робкий холм «Холодная гора»
Казался мне горою над горами —
Крещенской вьюжной глыбой серебра,
Иду опять «за ручку» в церковь с няней.
Светящаяся старческой красой,
Она торопится к обедне ранней,
Зовет меня «лисичкой» и «лисой» —
Нет, не за хитрости! — за локон рыжеватый
За пышный плащ распущенных волос,
Что дома все, и кстати, и некстати,
Прозвали: «Патрикеевича хвост».
Потом стоим, безмолвные в притворе.
Кругом платочки: все рабочий люд.
К недугующим, плавающим в море,
И к птицам, что «не сеют и не жнут»,
Уносишься, еще не понимая…
Оглянешься на няню, а она,
Как под венцом, торжественно-прямая,
Стрелой легчайшей ввысь устремлена.
……………………………………………….

Все минуло… Но не ее ли ради
Любовь и дружба мне давали кров?
И не она ль, вот там, меж виноградин
Иконостасных лоз? Святых садов?

Узнали мы во дни войны,
При свете слепнущей коптилки,
Поэзию невзгод и ссылки
И виноватость без вины.