Александр Радищев: Песнь историческая

В бурном духе урагана,

Сокрушая все преграды,

От смиренной Пеллы даже

До брегов счастливых Ганга.

Друга своего убийца,

Пал сражен болезнью в пьянстве.

Необъятные корысти

По его достались смерти

Вождям войск его надменным,

И солдаты Александра

Цари стали его смертью.

Хоть по смерти Александра

Воссиял дух древний паки

И союз ахеян видел

Возрождающуся вольность,

Но то искра была слаба.

Ни Арат не мог восставить

Падшую Эллады вольность,

Ни ты, смертный, столь достойный

Нарещись последним греком,

Филопемен пал, и вольность,

В древней Греции сиявша,

Ввек потухла невозвратно.

Се сонм светлый мужей славных,

Се сенат, се народ римский,

Полк царей и их превыше,

Се властители народов.

Изыдите и предстаньте

Моим взорам обаянным!

Вы краса и удивленье

Человеческого рода,

Вы изящну добродетель

Вознесли на верх возможный;

Но вдруг впали в гнусность, мерзость

И затмили злобой, зверством

Все народы нам известны.

Ромул Риму основанье

Дал, устроя свое царство.

Нума нимфу Эгерию

Призывал давать законы

И единый против войска

Стал врагов своих строптивых.

До Тарквиния старались

Все цари пределы Рима

Расширять елико можно.

Но Тарквиний скиптр железный

Простер к буйному народу;

Смерть Лукреции воздвигла

На него беды ужасны:

Он был изгнан – и навеки.

Се Брут первый, обагренный

Кровью сына и тиранов,

Положил угольный камень

Зданью римския свободы.

Се Коклес, с мечом единый

Спасший Рим и его славу;

Жертва Деций общей пользы,

Ищет смерти он ужасной.

Суеверною любовью

Ко отечеству пылая,

Курций в хлябь земну разверсту

Летит, жизни не жалея,

Для спасения народа.

Зри, се Сцевола, на жертву

Принося свою десницу,

В безопасность юна Рима,

Не содрогшись возлагает

На горящи ее угли.

Боль несносна не тревожит

Души твердой и незыбкой.

О Менений бескорыстный!

Пред тобой богатство, злато,

Как лист в осень, увядают,

Постыженны твоим взором.

Нищ ты был, седяй в сенате,

И по смерти не оставил,

Чем бы заступ мог наемный

Ископать тебе могилу.

Но граждане веледушны,

Чувствием сердец водимы,

Несут в место свое злато,

В честь твою взник столп надгробный!

Брозду тяжку прорывая

Силою волов яремных,

Цинцинат от шумна света

В селе малом обитает.

Но блестяща добродетель

Утаиться не возможет:

Возведен на высшу степень

Он в дни смутные средь Рима,

Своей твердостью и лаской

Рушшийся порядок строит;

Уже взводится в четверты

На первейшее он место;

Врагов Рима победивши,

Он нисходит в чин простого

Гражданина; и приемлет

Паки он свое орудье,

Чем взорется его нива.

Столь же ты велик, муж дивный,

Идя вслед сохе на ниве

И бичом скота яремна

Понуждая ко работе,

Велик столь же, как пред войском

В прах попрал ты врагов Рима.

О Камилий, о муж славный

Столь же дивен и единствен

Ты во счастьи благоспешном,

Как в превратностях и в бедстве.

Изгнанный коварством хитрым

(Ах! бывало ль, или будет,

Чтоб изящна добродетель

Не рождала зависть бледну

И была б не ненавистна

Злобну гнусному пороку),

Ты, к отечеству любовью

Рдея, строишь во изгнаньи

Помощь Риму во злосчастьи.

И се Бренн, вождь храбрый, смелый

Галлов диких и свирепых,

Победитель римских воев,

Всюду ужас простирает,

Он в бестрепетное сердце

Римлян страхи поселяет;

Но Рим в бедствах паче счастья

Был велик и тверд и дивен.

Его стены опустели;

Жены, старцы и младенцы

Лишь одни остались в граде

Зреть победу галлов лютых.

Но Камилл жив – и спасенны.

Лишь отсутствен он от Рима,

Паки бедства возродились,

И, наскучивши в осаде,

Римляне купить хотели

Мир у галлов весом злата.

Но Камилл внезапно входит

В град, поникший от печали;

Зрит поносное он злато

На весах, и коромысло

(Вес не полн) горе́ восходит.

Меч извлек и, в легку чашу

Возложивши: «Се, – вещает, —

Чем нам галлам платить должно,

А не златом сим поносным».

Одно слово, и дух прежний

Возродился в сердце римлян,

Рим свободен, побежденны

Галлы, – зри, что может слово;

Но се слово мужа тверда,

Как то древле слово жизни

Во творении явилось,

Было слово се Камилла.

Мужи славны, украшенье

Вы отечества во Риме;

Вы, к нему любовью рдея,