Аглаида Шиманская: Новолунье

Звуки молчат и слова улетели куда-то.
Поле — страница, снежное поле вокруг;
Избы косые и темные крыши покаты:
Муза меня завела в заколдованный круг.

В чаще лесной не находит добычи волчица,
Вьюга любимую песню не может не петь —
Как бы услышать, и музыке той научиться,
Льдинку в груди, а не сердце земное иметь!

По крутым ступеням поднимаюсь к портному,
Словно в рай,
И все окна сегодня глядят по иному —
Месяц май.

Я спешу, я взлетаю все выше и выше, —
Облака.
А весна подо мной рыбным запахом дышит
Тупика.

Осторожно спускаюсь на мостик воздушный,
Вижу дверь:
Это здесь обновляются бедный души
Без потерь?

День светил,
Маргаритка цвела.
Домик был
И калитка была.
Два окна,
Серебристый кот,
Тишина,
Липа тень дает.
Встанет баба
И весь день стучит,
Ночью жаба
О беде кричит.
Ночью мята
Одурманит пруд,
Чертенята
Угольки зажгут.
Рожки пляшут
И дрожит цветок,
Ветки машут
И летит песок,
Дверь закрыта
До восхода дня —
Маргарита,
Полюби меня!

Осенним утром дребезжит шарманка.
Так рано. Улица еще темна.
Озябла маленькая обезьянка
И кто-то бросил деньги из окна.

Не вздрогнула, сидит, как неживая:
На что ей деньги, ей приснился хлеб,
Она голодная, всегда больная,
Ее хозяин на войне ослеп.

Но для нее он так немного значит,
Она боится, он совсем чужой,
И сердце обезьянье долго плачет,
И смотрит утро на зрачок пустой.

Слушать ветер осенний при дороге в избушке,
Слушать скрип проезжих колес.
Где-то там, среди поля, в глухой деревушке
Лунный свет от родных берез.

Слушать долго, как плачет оконце слепое,
И не выплакать слез своих,
И не встретиться, и не расстаться с тобою,
И не скрыться от глаз твоих.

Слушать ветер, все слушать и слушать до боли,
До безумья, сорваться, лететь,
И твою непогоду, и Божью волю
До последнего часа терпеть.

Ангелы на стенах утешали раем,
Торопились тени лечь на прах.
Дождь по крыше льется, и земля сырая,
И печаль земная… боль в сердцах.

Унесите тело, им душа томится.
Духота и слезы, сладкий дым.
«Помоги со смертью людям примириться» —
Молится под ризой серафим.

Ворота открыли ангелы, святые,
Проводили тело не спеша.
Голые деревья. Улицы пустые.
Крестиком расшита русская душа.

Окно мое на крышу,
Внизу — веселый бал.
Знакомый вальс я слышу —
Он в старину звучал
У Лариных, быть может, —
Татьяна, ты не спишь?
Для слез одно и то же
Москва или Париж.

Твоя перчатка здесь осталась
И бережет твое тепло.
Быть может, только показалось,
Что стало в комнате светло?

Твой пульс она и тут услышит,
Прикосновением жива,
Твоей рукою только дышит
Под синим светом рукава.

Колечки связаны прилежно
Верблюжьих золотых волос —
Она, сжимая руку нежно,
С тобой выходит на мороз.

Сундук надел зеленый плед —
Его измучили дороги,
Уже его не носят ноги,
На нем судьбы жестокий след.

Давно ли — «с корабля на бал» —
В подъезде ярко освещенном
Швейцар встречал его с поклоном,
Теперь он цену потерял.

И «заграницу» невзлюбил:
Он — оскорбленный старый барин,
Он за приют не благодарен
И всю одежду износил.

Его давление все ниже,
Им пролито немало слез,
Он Пушкина сюда привез
И стал изгнанником в Париже.

Бархата кусочек на траву летит,
Из блестящих точек, золотом расшит.

Небо растянулось лентой голубой,
Утро заглянуло в лоскуток живой.